Преисполнившись морской романтикой, Байрон начал описывать происходящее в дневнике. Все казалось «изумительным» или «поразительнейшим». Он отмечал неведомых существ, таких как экзотическая птица – «самая удивительная из тех, что я когда-либо видел» – с орлиной головой и перьями, «черными, как смоль, и блестящими, как тончайший шелк».

* * *

Однажды Байрон услышал ужасающий приказ, отдаваемый, так или иначе, каждому гардемарину: «Подняться на мачту!» После тренировок на меньшей бизани теперь ему предстояло взобраться на грот, самую высокую из трех мачт, поднимавшуюся на несколько сотен футов. Его, как и любого другого моряка на «Вейджере», падение с такой высоты, несомненно, убило бы. Британский капитан вспоминал, как однажды, когда два его лучших юнги карабкались наверх, один сорвался и сбил другого. Упали оба. «Они ударились головами о дула орудий. Я шел по квартердеку и стал свидетелем этого ужаснейшего зрелища. Невозможно передать вам мои чувства или даже попытаться описать общее горе корабельной команды».

Байрон обладал немалой чувствительностью (друзья замечали, что его привлекала изысканность), однако болезненно реагировал, когда его считали утонченным франтом. Как-то раз он сказал одному члену экипажа: «Я могу переносить трудности так же, как и лучшие из вас, и должен закаляться». И он начал свое восхождение. Для него было крайне важно забраться на мачту с наветренной стороны, чтобы при крене корабля его тело хотя бы прижимало к канатам. Он перелез через туго натянутый трос-леер и поставил ноги на выбленки – маленькие горизонтальные веревки, прикрепленные к вантам, почти вертикальным канатам, поддерживающим мачту. Используя эту веревочную сетку как шаткую лестницу, Байрон взбирался все выше. Он поднялся на три, пять, семь с лишним метров. От ветра мачта раскачивалась, а канаты в его руках дрожали. Примерно на трети пути Байрон оказался рядом с грота-реем, деревянным рангоутом, отходившим от мачты, как поперечина креста, с которого разворачивали грот. На фок-мачте могли повесить на веревке осужденного мятежника – пустить, так сказать, «прогуляться по Лестничному переулку и по Пеньковой улице».

Недалеко от грота-рея находился грот-марс – небольшая платформа, где Байрон мог отдохнуть. Самый простой и безопасный способ попасть на грот-марс – проскользнуть через отверстие в середине. Впрочем, эта «дыра для наземных крыс» считалась путем исключительно для трусов. Если только Байрон не хотел, чтобы над ним насмехались до конца плавания (не лучше ли сразу разбиться насмерть?), ему следовало перелезть через край платформы, держась за тросы – путенс-ванты. Эти тросы шли под углом, и в результате юноша оказался почти параллельно палубе. Теперь ему предстояло нащупать ногой выбленку и подтянуться на платформу.

Забраться на грот-марс было лишь первым этапом. Мачта состоит из трех больших поставленных одна на другую секций. Впереди еще две. По мере того как юноша продолжал подниматься, канаты вант сходились, а промежутки между ними становились все у́же. Новичку требовалось нащупывать опору для ног, а на такой высоте между горизонтальными выбленками уже не было места, чтобы повиснуть на локте для отдыха. Подгоняемый ветром Байрон миновал грот-стеньгу, к которой крепился второй большой брезентовый парус, и салинги – деревянные поперечины, на которых забирался впередсмотрящий для лучшего обзора. Юноша продолжал восхождение, и чем выше, тем явственнее ощущал, как качается мачта на ветру. Ванты, которые он сжимал, сильно мотало. Эти веревки были покрыты смолой – для лучшей сохранности. За состояние вантов отвечал боцман. Байрон осознал непреложную истину деревянного мира: жизнь каждого человека зависела от действий других. Экипаж напоминал клетки человеческого тела – и конечно же, всего одна злокачественная «клетка» могла погубить всех.