Наконец Байрон оказался почти в тридцати метрах над водой. Он добрался до грот-брам-рея, где крепился самый верхний парус на мачте. К основанию рея была привязана веревка, и юноше приходилось перебирать по ней ногами, грудью налегая на рей для сохранения равновесия. Затем он стал ждать приказаний: свернуть парус или только зарифить – убрать его часть, уменьшив полощущееся при сильном ветре полотно. Герман Мелвилл, служивший на военном корабле США в 1840-е, писал в «Редберне»: «Но в первый раз мы зарифляли топсели темной ночью, и сам я нависал над палубой вместе с одиннадцатью другими матросами; судно погружалось и поднималось, как бешеная лошадь. Но после нескольких повторений, наскоро сделанных, я привык к этому». Он продолжал: «Удивительно, как скоро мальчик преодолевает свою робость перед высотой. Сами мои нервы стали столь же непоколебимыми, как диаметр Земли… Я испытал большое наслаждение, сворачивая главные галантные паруса и королевское семейство в тяжелый сверток, что потребовало усилий обеих рук. Это было дико горячо – прекрасное стремительное движение крови в сердце и радостное, волнующее пульсирование целой системы – самому оказаться подбрасываемым при каждом движении в облака бурного неба и парить подобно рассудительному ангелу между небесами и землей». Стоя на самом верху, высоко над всеми раздорами на нижних палубах, Байрон мог видеть другие большие корабли эскадры. А за ними море – пустое, как чистый лист, пространство, на котором он готов был написать свою историю.

* * *

Утром 25 октября 1740 года, спустя тридцать семь дней после выхода эскадры из Британии, дозорный на «Северне» заметил что-то в свете зари. После того как экипаж предупредил остальную эскадру – зажег фонари и выстрелил из нескольких орудий, Байрон увидел неровный абрис на горизонте. «Вижу землю!» Это была Мадейра, остров у северо-западного побережья Африки, славящийся вечно весенним климатом и превосходным вином, «освежающим напитком, созданным Провидением для восстановления сил жителей тропиков», по замечанию преподобного Уолтера.

Эскадра бросила якорь в бухте на восточной стороне острова – последняя остановка экспедиции перед почти девятью с лишним тысячами километров через Атлантику к южному побережью Бразилии. Ансон приказал экипажу быстро пополнить запасы воды и древесины, а также взять побольше ценного вина. Ему не терпелось двигаться дальше. Переход до Мадейры он хотел совершить максимум за две недели, но из-за встречных ветров на него ушло втрое больше времени. Казалось, все былые надежды на путешествие вокруг Южной Америки южным летом испарились. «Наше воображение тревожили трудности и опасности зимнего перехода вокруг мыса Горн», – признавался преподобный Уолтер.

Третьего ноября не снявшийся с якоря флот потрясли еще два события: во-первых, капитан «Глостера» и сын адмирала Джона Норрейса, Ричард Норрейс, попросил собственной отставки. «Поскольку я был очень болен с тех пор, как покинул Англию, – писал он в рапорте Ансону, – я опасаюсь, что состояние моего здоровья не позволит мне отправиться в такое долгое путешествие». Коммодор его прошение удовлетворил, хотя и презирал любое малодушие, презирал настолько, что впоследствии убедил военно-морской флот добавить в устав положение, по которому любой признанный виновным в проявлении «трусости, разгильдяйства или подстрекательства» в бою «должен приговариваться к смертной казни». Даже преподобный Уолтер, которого коллега описывал как «человека скорее тщедушного, слабого и болезненного», сказал о страхе: «Присмотрись к нему! Это гнусная страсть, унижающая человеческое достоинство!» Уолтер резко заметил, что Норрейс «бросил» свою команду.