За оконным стеклом ударила молния, вырос огненный цветок в полнеба и погас. Ночь вернулась. А в стекле поверх моей татуированной кривоносой физиономии нарисовалась прозрачная как лед, как лед тоскливая и мертвая как лед морда демона...

Значит, еще и это живет теперь в глубине меня.

Глава 16. Луна, факел и что-то будет

Сковырнувшись с жердочки верхнего мира, я впечатываюсь в палубу непотопляемой галоши Морехода. Хорошо хоть не лицом. И хорошо, что не в корму. Потому что корма покрыта... рыбой. И даже не столько рыбой, сколько отвратительными существами утробно-розового цвета и червеобразного вида, безглазыми, слюнявыми и верткими. Худые жадноротые чайки - и те шарахаются от черверыбок, которые, оказавшись с пойманной рыбой в одной заднице, не отвлекаются от излюбленного занятия - и лезут, лезут к бьющимся о настил рыбьим тушкам, ввинчиваются им в рот и в жабры, пенясь оптоволоконными кабелями слизи, и душат свои жертвы, и жрут их изнутри и снаружи.

Миксины. Охотники на обреченных. На пойманных в сеть и на крючок, на больных и мертвых. Мастерицы ускользать от хищников, завязывая тело в узел и превращая воду в сопли.

- Твоя добыча? - брезгливо интересуюсь я, вышвыривая за борт розовую пакость вместе с ее защитными механизмами. - Ты что тут, на глубине тралить вздумал?

- Не нравится глубинная фауна? - посмеивается Мореход. - А как же разнообразие всего сущего и «каждому свое»?

Освободив место от разнообразного сущего, хмуро усаживаюсь на банку и начинаю шарить по карманам в поисках сигарет.

- Я, конечно, понимаю: в природе не существует облико морале и деления на красивое и некрасивое. В природе существует только деление на съедобное и несъедобное. Но какого черта ты натащил сюда всякой дряни? Из просветительских побуждений?

- Так ведь это ты мечтала в бездну заглянуть, не я! - переводит стрелки Мореход. - А миксины - бездна в действии. Чем глубже, тем миксинам привольнее. На большой глубине вообще ничего нет, одна вечная тьма, холод и эти милые зверюшки, жрущие разлагающихся китов и дохлых дайверов.

- Врешь. - Проведя с Мореходом немало времени, я заметила, что у него два метода слива информации: лживый и тенденциозный. - Как всегда, врешь. На глубине не только падальщики, паразиты и тьма. Есть свет, который тамошние обитатели рождают, а потом им же разговаривают, охотятся, любят и убивают. Биолюминесценция. Самый древний сотворенный свет. Так же и с подсознанием. Есть тьма, холод, небрезгливое дерьмоедство, но и свет тоже есть.

- Который для природы то же, что и миксиновые слюни, - возможность съесть, не будучи съеденным, - парирует он.

- Как говорится, вся природа - это бесконечное склонение глаголов «съесть» и «быть съеденным»! - огрызаюсь я. - Нашел, чем удивить. Так что если ты пытаешься напугать меня кошмарами из нижнего мира...

- Нет. Не пытаюсь. - Мореход протягивает мне свою зажигалку.

Руки у меня все еще дрожат и прикурить никак не удается. Волны хлещут в борт, шипят и пенятся, как молодое пиво. Ветер срывает огонек с зажигалки, а турбонаддув включать я еще не научилась. С чувством «кругом одни предатели!» рвусь в бой. С незажженной сигаретой в зубах.

- Тогда что за тварь ты из меня выудил?

- Которую? - изумляется Мореход. Картинно так изумляется: рот полуоткрыт, ресницы хлопают. Кларк Гейбл.

- А новенькую! Суккубиху!

- Не придирайся, нормальная тетка! - хохочет он. - Вот увидишь, она тебе еще пригодится!

- Да она чуть Гер... Дубину не сожрала, - передергиваюсь я.

- Это она от обалдения. Вылезла на свет божий и обалдела. Дубина для нее что для тебя бутерброд. Если бутерброд примется танцевать на тарелке, распевая «съешь меня, любимая»...

- Я немедленно приглашу съемочную группу и уйду в рекламу! - рычу я. - Не виляй! Я пообещала Викингу, что больше не стану вмешиваться в их с Дубиной жизнь.