|
Если бы я следовал зову сердца, то бродил бы сейчас в прекрасных долинах Лориэна. Девушка задумалась над этим ответом, потом, положив руку ему на плечо, сказала: — Ты отважен и решителен. К таким приходит слава. Позволь мне сопровождать вас. Я не хочу больше прятаться среди холмов, меня влекут сражения и опасности. Арагорну пришлось напомнить, что Теоден поручил ей судьбу людей, и она отвечает за них. Эовин неожиданно расплакалась. — Я с детства езжу верхом и владею оружием не хуже любого другого, — сквозь слезы говорила она, — и вот должна сидеть у очага, хотя не боюсь ни ран, ни смерти. Арагорн внимательно посмотрел на нее и осторожно спросил: — Но что же тогда страшит тебя? — Клетка! — порывисто ответила она. — Не хочу сидеть в клетке всю жизнь, пока старость не отнимет у меня надежду совершить подвиг! — Ты рвешься к подвигам, а меня отговариваешь от них, — с шутливым упреком заметил Следопыт. — Я не отговариваю, — горько ответила Эовин, не обращая внимания на его шутливый тон, — я хочу, чтобы твой меч принес победу и славу, но не только тебе. Доблесть нужна, но... — Я тоже так думаю, — прервал ее Арагорн. — Оставайся здесь. Тебе нечего делать на юге. — Как и твоим спутникам, — тут же подхватила Эовин. — Они идут только потому, что не хотят расставаться с тобой, потому что тоже любят тебя! — с этими словами она повернулась и исчезла в темноте. Бродяжник долго и грустно смотрел ей вслед. На рассвете, еще до восхода солнца, отряд Арагорна был готов выступить. Сам Следопыт уже вдел ногу в стремя, но в этот момент к ним подошла Эовин. На ней была одежда Всадника, на поясе — меч, в руках — кубок. По обычаю, она отпила глоток, желая им удачи в пути, и передала кубок Арагорну. Он тоже отпил и пожелал счастья ей и ее народу. Леголас и Гимли, знавшие Эовин гордой, холодной наместницей правителя, с удивлением увидели слезы на ее прекрасном лице. Она смотрела только на Бродяжника. — Ты не выполнишь мою просьбу? Не возьмешь меня с собой? — Нет, — покачал головой Следопыт. — Без согласия правителя и твоего брата — нет. Они придут только завтра, а мне дорог каждый час. Прощай, Эовин! Тогда неожиданно она упала на колени. — Прошу тебя! — Нет, — еще раз ответил он, бережно поднимая ее и целуя руку. Потом вскочил в седло и не оглядывался больше. Близко знавшие его видели, как тяжело у него на сердце. Отряд скрылся. Эовин долго стояла неподвижно, глядя ему вслед, а потом, нетвердо ступая, вернулась в свой шатер. В лагере никто не видел этого прощания все еще спали, а когда проснулись и узнали, что пришельцы уехали, с облегчением говорили друг другу: — Вот и хорошо. Ни эльфов, ни их родичей нам не надо. И без того времена смутные. Отряд скакал в серых сумерках, потому что солнце скрывалось за гребнями Обитаемой Горы, вздымавшейся впереди. Первые волны страха захлестнули их уже в тени древних скал, на подходе к Димхольту. Там, где уступы поросли жуткими деревьями с густой черной хвоей, перед ними открылась расселина; вход в нее запирал могучий одинокий утес, вздымавшийся словно перст судьбы. — Кровь стынет в жилах, — пробормотал Гимли. В полной тишине голос его позвучал мертво, как шорох хвои, покрывавшей здесь всю землю. Кони упирались и храпели. Пришлось спешиться и вести их в поводу мимо мрачного утеса. Миновав его, они оказались в узкой долине, противоположный конец которой перегораживала отвесная скалистая стена. Посреди нее, словно разверстая пасть ночи, зияла Темная Дверь. Широкую арку венчали смутно видимые, глубоко высеченные в скале знаки. От них на путников волнами исходил ужас. Отряд остановился и с ужасом взирал на страшную преграду. Один только эльф был спокоен. Призрачный мир людских страхов не пугал его. |
