— Ты, матушка, подожди,— Вассиан положил руку на плечо Марфы,— сих речей я ждал и, рассуждая зрело, князя не виню. Но скажи мне, княже, зачем ты в радостный день ликования рать хри¬стову обидел, перед ее очи не вышел? Ну мы, ее пастыри, замыс¬лов твоих не поняли, содеянного твоего для одоления сыроядцев не увидели, так ты нас вини! А людьми православными брезгуешь пошто? Гордыней себя тешишь зачем?

—    Если пастырь стадо свое с откоса в обрыв гонит, какой он пастырь? Если ты, святой владыка, над душами людскими владеть хочешь, то трижды государственным мужем должон быть. Триж¬ды! И на много лет вперед должон видеть и государю это виденное рассказывать. А коли не можешь, то иди со своей святостью в монастырь. Что касаемо людей наших, православных, то я их не обидел, и они меня поймут. Обида ли то, коль я их пошлю сейчас храмы новые строить, землю свою удобрять, рубежи нашего госу¬дарства крепить. И простите меня, я к мужикам пойду, у меня брус не обтесан остался. Гостите тут — хозяевами будьте.

И, накинув шубу, вышел.

Шестого января 1481 года ночью в устье Донца появилась не¬ожиданно Шибанская орда. Ничего не подозревавший хан Ахмат спал в своей юрте. Вдруг послышались крики, топот коней, в юрту ворвался Ивак с обнаженной саблей. Ахмат только успел вскочить с лежанки, сверкнула сабля, и голова ордынского хана покатилась по кошме. Ивак схватил ее за чуб и, словно чайник, понес к вы¬ходу. На ковры ручьем хлестала темная кровь.

Так погиб Ахмат — последний грозный для Москвы хан Золо¬той Орды, потомок Чингиз-хана.

Ватага пришла на московские рубежи только в половине зимы. О ее подходе уже знали и выслали навстречу дьяка Ваську Ма- мырева. Наказ ему был такой: остановить ватагу в Ростиславле, оглядеть попридиристее, что это за люди, куда их можно приспо¬собить. А потом взять с собой атамана и ехать к великому князю. Ватаге стоять в Ростиславле и ждать государевой воли.

Дьяк Мамырев, приехав на место, нашел Василька, поздоро¬вался.

—     Как дошли?

—     Трудно. Зима.

—     А турок твой где?

—     Говорят, в Стамбуле...

—     А я думал, перешерстит он вас.

—     Мы тоже боялись этого. Потому и весны ждать не стали.

—     Ахмата по пути не встретили?

—     Сотню одну заблудшую повстречали.

—     Ну и как?

—     На махан[17] перевели.

—     Всех ватажников привел?

—     Только тех, у кого кони. Остальные на Дону остались.

—     Ну показывай, где твои разбойники?

Посмотрел дьяк на ватагу — люди как люди. Ходят по городу, толкаются на рынке. Иные пьяные — песни орут. Все на постой по домам приспособились, с хозяевами подружились. А некоторые уже успели пожениться. Сосчитали всех — вышло три тысячи с по¬ловиной. У каждого конь, оружие у всех разное.

Вечером к атаману пришел Ешка-поп, сказал сердито:

—     Совсем ты, атаман, от рук отбился. Ежли заутреню и обед¬ню пропустил, так хоть на вечерне бы помолился. Совсем, дьяче, пастыря своего не слушает.

—      Вот как?

—      И тебе, дьяче, помолиться бы не мешало,— и подмигнул хитро.

Мамырев сразу смекнул, что затевает этот разбитной попик, и к вечерне сходить согласился. Пришли они к Ешке, а там уже ждут Микеня и Ивашка. На столе брага, медовуха, фряжское вино.

Накачали они дьяка по самое горлышко, поволок его Василько к себе.