|
Почему-то они всегда избегали называть друг друга по имени, боясь больше всего на свете выказать излишнее душевное тепло. Однако называть друг друга по фамилии было бы нелепо, и они ограничивались простым "ты". Это давно вошло у них в привычку. Неподалеку стоял человек в ливрее и фуражке с галунами, наблюдая за тем, как они торопливо и несколько смущенно пожимают друг другу руку, причем молодой Цимсен держался совсем по-военному; затем человек этот подошел к ним и попросил у Ганса Касторпа его багажную квитанцию, - это был портье из интернационального санатория "Берггоф"; он сказал, что получит большой чемодан приезжего на станции "Курорт", а экипаж доставит господ прямо в санаторий, они как раз поспеют к ужину. Портье сильно хромал, и первый вопрос, с каким Ганс Касторп обратился к двоюродному брату, был: - Он что - ветеран войны? Почему он так хромает? - Ну да! Ветеран войны! - с некоторой горечью отозвался Иоахим. - Это болезнь сидит у него в коленке, или, верней, сидела, ему потом вынули коленную чашку. Ганс Касторп понял свою оплошность. - Ах, так! - поспешно сказал он, не останавливаясь, поднял голову и бросил вокруг себя беглый взгляд. - Ты же не станешь уверять меня, что у тебя еще не все прошло? Выглядишь ты, будто уже получил офицерский темляк и только что вернулся с маневров. - И он искоса посмотрел на двоюродного брата. Иоахим был выше и шире в плечах, чем Ганс Касторп, и казался воплощением юношеской силы, прямо созданным для военного мундира. Молодой Цимсен принадлежал к тому типу темных шатенов, которые встречаются нередко на его белокурой родине, а и без того смуглое лицо стало от загара почти бронзовым. У него были большие черные глаза, темные усики оттеняли полные, красиво очерченные губы, и он мог бы считаться красавцем, если бы не торчащие уши. До известного момента его жизни эти уши были его единственным горем и заботой. Теперь у него было достаточно других забот. Ганс Касторп продолжал: - Ты ведь потом вместе со мной вернешься вниз? Не вижу, почему бы тебе не вернуться... - Вместе с тобой? - удивился Иоахим и обратил к нему свои большие глаза, в которых и раньше была какая-то особая мягкость, а теперь, за минувшие пять месяцев, появилась усталость и даже печаль. - Когда это - вместе с тобой? - Ну, через три недели? - Ах так, ты мысленно уже возвращаешься домой, - заметил Иоахим. - Но ведь ты еще только приехал. Правда, три недели для нас здесь наверху - это почти ничто. Но ты-то явился в гости и пробудешь всего-навсего три недели, для тебя это очень большой срок! Попробуй тут акклиматизироваться, что совсем не так легко, должен тебе заметить. И потом - дело не только в климате: тебя ждет здесь немало нового, имей в виду. Что касается меня, то дело обстоит вовсе не так весело, как тебе кажется, и насчет того, чтобы "через три недели вернуться домой", это, знаешь ли, одна из ваших фантазий там, внизу. Я, правда, загорел, но загар мой главным образом снежный, и обольщаться им не приходится, как нам постоянно твердит Беренс; а когда было последнее общее обследование, то он заявил, что еще полгодика мне уж наверняка здесь придется просидеть. - Полгода? Ты в своем уме? - воскликнул Ганс Касторп. Они вышли из здания станции, вернее - просто сарая, и уселись в желтый кабриолет, ожидавший их на каменистой площадке; когда гнедые тронули, Ганс Касторп возмущенно задвигался на жестких подушках сиденья. - Полгода? Ты и так здесь уже почти полгода! Разве можно терять столько времени!. |
