иголок.  Поскорее ее вытащил и залил пострадавший член йодом.

Малыши, оказывается, опасны и способны на многое -- снимаю шляпу

перед мастерством природы.

Однако, внимание приковалось к тому, что шкафчик в ванной

комнате они весь источили (я ж на нем столько месяцев проверял

свое плотницкое мастерство), еще и пасту зубную слопали, шампунь

и то сметали. Вот этого уже простить нельзя!  Даже природе.

Милая компания, тем временем, десантировалась почти в полном

составе из раковины и уже явно тяготилась тесноватой ванной.

Смышленые малыши стремились на просторы моей квартирки.

Стало обидно, что кто-то сейчас будет комиссарить на такой

скромной жилплощади.

Я, между прочим, порядок люблю, никогда на паркет не

сплевываю и хабарики к потолку не приклеиваю, хотя и умею. Да и

лишних вещей, продуктов что-то у себя не замечал. Могу я

намечающееся веселое пиршество позволить, не умаляя своего

человеческого достоинства? Был бы я без достоинства, йог

какой-нибудь, нолик, который умалить нельзя, то смотрел бы

сейчас на живые сосиски ласковым взором. Но от йоговских

упражнений и припевок у меня всегда начиналось сильное зевание.

И кинулся я защищать свою честь, достоинство и имущество,

применяя разнообразное оружие.  Испробовал я для борьбы с

гаденышами бесполезную швабру (присоски у них будь здоров) и

никчемную табуретку (в момент битья они как заклепки).  Потом

сгонял на кухню за особой заначкой для зимы -- бутылью спирта.

Вернулся в ванную, суровый, как Снегурочка, и расплескал зимнюю

радость, зажав до обеззвучивания крик:  "Подавитесь, падлы".

Червячки мои, конечно, оживились, давай слизывать, думали, что

угостились на очередную халяву. И тут я, неумолимый, как Молох,

температурку им добавил, бросил спичку слегка дрогнувшей рукой.

До безумия было еще далеко, я вроде осмысленно понадеялся на

прочность кафеля и гидроизоляции в ванной комнате. Кое-кто из

моих маленьких друзей пытался покинуть мероприятие типа

"ауто-да-фе", большинство же, наоборот, давай сползаться в

прочный комок.

Те мерзавчики, что на поверхности этого кома оказались, спеклись

в итоге в корочку.  Однако, когда пожар закончился и корочка

лопнула, показалась живая-здоровая начинка из их товарищей. А

вот моя ванная комната, некогда гвоздь программы, пропала и

сгинула; одна вонь и копоть в виде положительного сальдо.

Я, наверное, только после этого завелся по-настоящему. Надел

кованные ботинки, напялил шерстяные перчатки, на них резиновые

рукавицы, оставшиеся с тех времен, когда я работал

говночистом-сантехником, подхватил гирю-двухпудовку, ее тоже

тряпкой обмотал.

Получилась палица, вроде той, что была у любого

уважающего себя былинного деятеля. Ею стал я крошить врагов,

добивая заодно остатки кафеля, сотрясая здание до самого

фундамента.

Правда, было одно "но":  малыши бодро, как мячики,

отпрыгивали всегда от моей дубины в нужную сторону.

Наконец я случайно расколошматил раковину. Но психоз еще не

прошел, не кончилась заводка.

Я подхватил стальной прут и снова вышел на поле брани и срани.

Однако "макаронам" я уже надоел, так что они и скрылись через

сток.

Матч завершился в чужую пользу. Стою я перед ванной комнатой,

уничтоженной моими собственными усилиями, и страдаю. Страдаю

как-то философски.