Он посмотрел на фигуру, туда, где должно быть лицо. Как и все тело, оно было окутано тьмой.

– Что‑то растет на востоке, – продолжил он. – Что‑то очень могущественное и очень злое. Что‑то, у чего есть время и настойчивость, чтобы перестроить схему сил всей планеты, пока сама природа не вынуждена будет вмешаться. Тебе не хочется узнать, что это? Тебе не хочется потребовать расплаты за все, что с тобой сделали?

– Зло против зла, так, что ли? И есть надежда, что Они уничтожат друг друга.

– Ты сам советовал поступать так. Или забыл?

– Я был очень молод. Неопытен. Наивен.

– Ты был голосом моей веры.

– Когда‑то, преподобный Райс. Все изменилось. Я изменился. – Тень отступила назад, резко вздохнув. От боли? – Много лет назад я решил, что принесу в жертву все и вся во имя выживания. Свою кровь. Свою родню. Свою человечность. И все это обессмыслить, и лишь ради того, чтобы в столь почтенном возрасте поиграть со смертью? Нет, священник.

Дэмьен пожал плечами:

– На случай, если передумаешь, – мы отплываем из Фарадея. Где‑то в марте – апреле; примерно столько займет разработка практических деталей. Я приготовлю для тебя отдельную каюту, – предложил он. – Без окон и с замком с внутренней стороны.

Какое‑то время темная фигура просто смотрела на него. Хотя серебряные глаза скрывались в тени, Дэмьен чувствовал их взгляд.

– Что заставляет тебя думать, будто ты так хорошо меня знаешь? – хрипло спросил Охотник. – Что заставляет тебя думать, будто ты можешь предвидеть мои поступки, да еще столь противоестественные для меня?

– Я знаю, кем ты был, – ответил Дэмьен. – Я знаю, что за человек стоит передо мной. И могу биться об заклад, что где‑то в глубине твоего сердца, в той злосчастной точке, которую зовут душой, еще тлеет искорка прежнего человека и той безграничной жажды, что правила им. Я думаю, что ты с такой же силой стремишься знать, как и стремишься жить, Владетель. И я предлагаю тебе знание – и месть. И ты скажешь, что такое сочетание тебя не привлекает?

Тень подняла одну руку, так что полы накидки упали.

– Привлекает или нет, – прошептал он, – цена слишком высока.

Лунный свет замерцал на влажном от крови теле, на мышцах и венах, обнажившихся под огненными ударами солнца. Острые края костей просвечивали сквозь струпья сморщенной плоти; там, где они проткнули кожу, они почернели от огня и покрылись коркой засохшей крови. Пальцы были просто клочьями сожженного мяса, скрепленными тонкими фалангами, напоминая какой‑то ужасный шашлык. К этому телу пристали, наверное, еще и кусочки изодранного шелка и шерсти, но они были неразличимы на общем фоне.

– Этого достаточно, – прохрипел Охотник. Рука опустилась, и накидка укрыла тело. В голосе его отдавалась боль, и чуть слышно булькала в горле кровь. – Я отвечаю «нет», преподобный Райс. И это будет «нет», сколько бы ни пришлось тебе еще прожить. – Он указал на далекий поселок за полем девственного снега. – Можешь считать жизнь этого племени моим личным подарком, если хочешь, – я собирался перебить их всех, за то, что они имели дерзость меня связать.

– Несколькими душами меньше на моей совести? – коротко спросил Дэмьен.

– Точно.

Охотник поклонился. И было так заметно, каких усилий ему это стоит, каждое движение его так явно откликалось болью, что Дэмьен содрогнулся, глядя на него.