|
Ну, мне недосуг тут стоять и разговаривать, надо идти за подушечками для булавок. Вошел Себастьян -- серебристо-серая фланель, белый крепдешин, яркий галстук -- мой, между прочим,-- с узором из почтовых марок. -- Чарльз, что это, скажите на милость, происходит у вас в колледже? Цирк? Я видел все, кроме слонов. Признаюсь, весь Оксфорд вдруг весьма неприятно преобразился. Вчера вечером он кишмя кишел Женщинами. Идемте немедленно, я должен вас спасти. У меня есть автомобиль, корзинка земляники и бутылка "Шато-Перигей", которого вы никогда не пробовали, потому не притворяйтесь. С земляникой оно восхитительно. -- Куда мы едем? -- Навестить одного человека. -- По имени? -- Хокинс. Захватите денег, на случай если нам вздумается что-нибудь купить. Автомобиль принадлежит некоему лицу по фамилии Хардкасл. Вернете ему обломки, если я разобьюсь и погибну -- я не очень-то умею водить машины: За оранжереей, в которую обращена была наша привратницкая, по выходе из ворот нас ждал открытый двухместный "моррис-каули". За рулем сидел Себастьянов плюшевый медведь. Мы посадили его посередине: "Позаботьтесь, чтобы его не укачало",-- и тронулись в путь. Колокола Святой Марии вызванивали девять; мы удачно избегли столкновения со священником при черной шляпе и белой бороде, задумчиво катившим на велосипеде прямо нам навстречу по правой стороне улицы, пересекли Карфакс, миновали вокзал и вскоре уже ехали по дороге на Ботли среди полей и лугов; в те дни поля и луга начинались совсем близко. -- Не правда ли, как еще рано!--сказал Себастьян.-- Женщины еще заняты тем, что там они с собой делают, прежде чем спуститься к завтраку. Лень их сгубила. Мы успели удрать. Да здравствует Хардкасл! -- Кто бы он ни был. -- Он думал, что едет с нами. Лень и его сгубила. Я ему яснс сказал: в десять. Это один очень мрачный человек из нашего колледжа. Он живет двойной жизнью. По крайней мере так я предполагаю. Нельзя же всегда, днем и ночью, оставаться Хардкаслом, верно? Он 6ы давно умер. Он говорит, что знает моего отца, а этого не может быть. -- Почему? -- Папу никто не знает. Он отверженный. Разве вы не слышали? -- Как жаль, что ни вы, ни я не умеем петь,-- сказал я. В Суиндоне мы свернули с шоссе и некоторое время ехали между коттеджами из тесаного камня, стоявшими за низкими оградами из светлого песчаника. Солнце поднималось все выше. Часов в одиннадцать Себастьян неожиданно съехал с дороги на какую-то тропу и затормозил. Уже припекало настолько, что самое время было укрыться в тени. На ощипанном овцами пригорке под сенью раскидистых вязов мы съели землянику и выпили вино -- которое, как и сулил Себастьян, с земляникой оказалось восхитительным,-- раскурили толстые турецкие сигареты и лежали навзничь -- Себастьян глядя вверх в густую листву, а я вбок, на его профиль, между тем как голубовато-серый дым подымался над нами, не колеблемый ни единым дуновением, и терялся в голубовато-зеленой тени древесной кроны и сладкий аромат табака смешивался ароматами лета, а пары душистого золотого вина словно приподнимали нас на палец над землей, и мы парили в воздухе, не касаясь травы. |
