"Чарльз -- художник,-- сказал я ему.-- Он рисует, как молодой
Энгр". И вы знаете, что ответил Себастьян? "Да да, Алоизиус тоже очень
недурно рисует, но, конечно, он гораздо современнее". Так обаятельно, так
забавно.
Конечно, те, у кого есть обаяние, в мозгах не нуждаются. Стефани де
Венсанн четыре года назад покорила меня совершенно. Мой милый, я даже красил
ногти на ногах тем же лаком, что и она. Я говорил ее словами, прикуривал
сигарету, как она, и разговаривал по телефону совершенно ее голосом, так что
герцог вел со мною длинные интимные беседы, принимая меня за нее. Это,
главным образом, и натолкнуло его на столь старомодные мысли о пистолетах и
шпагах. Мой отчим считал, что мне это послужит превосходным уроком. Он
надеялся, что таким путем я изживу мои, как он выражался, "английские
привычки". Бедняга, у него такие латиноамериканские взгляды. Так вот, я ни
от кого ни разу не слышал о Стефани худого слова, исключая герцога, понятно;
а ведь она, мой милый, женщина положительно безмозглая.
Увлеченный рассказом о старой любви, Антони забыл про свое заикание.
Вспомнил он о нем в тот же миг, как был подан кофе с ликером.
-- Настоящий з-з-зеленый шартрез, созданный еще до изгнания монахов.
Стекая по языку, он пять раз меняет вкус. Словно глотаешь п-призрак. Вам
хотелось бы, чтобы Себастьян был сейчас с нами? Ну, разумеется, хотелось бы.
А мне? П-право, не знаю. Как, однако, наши мысли настойчиво возвращаются к
этой бутоньерке очарования. Вы, наверное, гипнотизируете меня, Чарльз. Я
привожу вас сюда -- удовольствие, мой милый, которое влетит мне в
копеечку,-- с единственной целью поговорить о самом себе и не говорю ни о
чем, кроме Себастьяна. А это странно, потому что, в сущности, в нем нет
ничего загадочного, загадочно только одно: как он умудрился родиться в такой
зловещей семье.
Не помню, вы знакомы с их семейством? Едва ли он вас когда-нибудь
допустит до знакомства с ними. Он слишком хорошо все понимает. Это люди,
безусловно, страшные. Вам никогда не казалось, что в Себастьяне есть что-то
чуточку страшное? Нет? Может быть, это мое воображение; просто временами он
бывает с виду так похож на своих родных.
Во-первых, Брайдсхед. Существо архаическое, прямо из пещеры,
замурованной тысячу лет. У него такое лицо, словно ацтекский скульптор
попытался высечь портрет Себастьяна. Это ученый изувер, церемонный варвар,
лама, отрезанный от мира ледниками,-- можете считать как угодно Потом
Джулия. Вы знаете, какова она собой. Не знать этого невозможно. Ее
фотографии появляются в иллюстрированных газетах с постоянством рекламы
"Пилюль Бичема". Безупречно прекрасное лицо женщины флорентийского
Кватроченто; с такой внешностью любая пошла бы на сцену, любая, но не леди
Джулия; она -- великосветская красавица такого же толка, как. |