|
В то вечер он успел поставить офицерам по рюмке-другой джин и сам был слегка на взводе, когда взгляд его упал на Хупера. -- Вон тот молодой офицер -- это ваш, Райдер? -- обратился он ко мне.-- Ему надо постричься. -- Да, сэр,-- ответил я. Он был прав.-- Я прослежу, чтоб это было сделано. Полковник выпил еще и, не в силах отвести от Хупера глаз, стал бормотать вполголоса, но вполне отчетливо: -- Бог мой, ну и офицеров теперь присылают! Образ Хупера, по-видимому, преследовал его весь вечер. После ужина он вдруг громко произнес, ни к кому не обращаясь: -- В моем прежнем батальоне, если бы молодой офицер позволил себе появиться в таком виде, остальные младшие офицеры обкорнали бы его сами, будьте уверены. Никто не выказал интереса к такому развлечению, и подобная неотзывчивость воспламенила командира батальона. -- Вы! - рявкнул он, обращаясь к одному нашему товарищу из первой роты.-- Подите принесите ножницы и обстригите этого офицера. -- Это приказ, сэр? -- Это желание вашего командира, и какой вам еще приказ нужен, я не знаю. -- Очень хорошо, сэр. Среди всеобщего хмурого смущения Хупера усадили в кресло и два-три раза щелкнули ножницами у него на затылке. Я вышел из буфетной до начала экзекуции и позднее извинился перед Хупером за оказанный ему прием. -- Не думайте, пожалуйста, что у нас в батальоне такие развлечения в порядке вещей,-- заверил я его. -- Да я не обиделся,-- ответил Хупер.-- Разве я шуток не понимаю? У Хупера не было иллюзий касательно армии -- вернее, не было на этот счет отдельных ошибочных понятий, выделяющихся из общего тумана, сквозь который он воспринимал вселенную. Он попал в армию против воли, по принуждению, употребив все свои тщедушные усилия на то, чтобы получить отсрочку. Для него армия была неизбежным злом -- "как корь", по его собственному выражению. Хупер не был романтиком. Он не скакал мальчиком с конницей принца Руперта и не сидел у лагерных костров на берегу Ксанфа; в том возрасте, когда глаза мои оставались сухи ко всему, кроме поэзии-- во время краткой стоической предзимней интерлюдии, которую вводят наши школы, отделяя легкие детские слезы от мужских,-- Хупер много плакал, но не над речью Генриха в день святого Криспина и не над Фермопильской эпитафией. В истории, которой его обучали, было мало битв, зато изобиловали подробности о демократических законах и новейшем промышленном прогрессе. Галлиполи, Балаклава, Квебек, Лепанто, Бан-нокберн, Ронсеваль и Марафон, а также битва на холмах Запада, где пал Артур, и еще сотня таких же трубных имен, которые и ныне, в мои преклонные неправедные лета, звучали мне через всю прошедшую жизнь властным, чистым голосом отрочества, для Хупера оставались немы. |
