И они толкали, с храпевшим в забвении грузом, в глубоком сне растянувшемся на заднем сиденье. Нэбби Адамс бурчал, ругался, поносил Алладад-хана. Алладад-хан в экстазе пел старую песню пахарей. Под сияющей луной преодолевали дорогу. Демоны полуприрученных джунглей бесстрастно наблюдали за ними; змея высунула из травы голову; светлячки мельтешили над ними насмешливыми огоньками. Вдалеке кого-то окликнул тигр. Нэбби Адамс осатанел от жажды.

— Четыреста пятьдесят, — пропыхтел он. — И ни пенни больше. Будь я проклят. И пускай радуется. Ублюдок, — добавил он. — Пьяная сволочь. Ни пенни больше.

5

— Хе-хе-хе, — сказал инчи Камаруддин, показывая мелкие зубки в веселой улыбке. — Если делать такие глупые ошибки, дечего даже дадеяться сдать экзамеды. Если так делать, провалишься. — Он ослепительно ободрительно улыбался.

— Да, — сказал Виктор Краббе. — Но как бы не существует никаких правил. — На столе лежало его упражнение, транслитерация на арабскую вязь. Слова ползли справа налево неуклюжими нескоординированными завитками, сбрызнутыми точками. Стоял теплый вечер, несмотря на дождь; шла деловитая жизнь насекомых. Повсюду вокруг приземлялись летучие муравьи, готовые спариться, сложить крылышки и умереть. Крылатые жуки раздраженно пели в стропилах веранды, мелкие мошки и бледная моль пили пот с шеи Краббе. С державшей ручку руки на тетрадь капал пот. Он знал, что в глазах учителя-малайца должен выглядеть мокрым, сальным, желторотым. Инчи Камаруддин улыбался и улыбался, порицая его тупость несказанно радостным взглядом.

— Правил дет, — улыбнулся инче Камаруддин. — Это первое, что вам дадо усвоить. Каждое слово отличается от любого другого. Слова дадо заучивать по оддому. Адгличаде все ищут каких-дибудь правил. До тут, да Востоке, дет правил. Хе-хе-хе. — Он хихикал, радостно потирая руки.

— Хорошо, — сказал Краббе. — Ну, давайте посмотрим на специальные слова для малайских особ королевской крови. Хотя за каким чертом нужно употреблять другие слова, чем для прочих людей…

— Хе-хе-хе. Всегда так было. Таков обычай. Когда простой человек ложится спать, дадо сказать тидор. А султады всегда бераду. Коредь этого слова здачит, что между далождицами проходило певческое состязадие. Победительдица спала с султадом. Хе-хе-хе. — Он потер брюшко, изображая поддельную похотливость.

— И у султана Лаичапа проходят такие конкурсы талантов?

— У дыдешдего султада? Теперь все идаче. — Инчи Камаруддин с готовностью вытащил из стопки книг и прочих учебных пособий малайскую газету. — Видите, сегоддяшдие довости. — Краббе прищурился на арабские письмена, медленно расшифровывая. — Если бегло читаете, будете в курсе последдего скаддала. Хе-хе-хе.

— Он собирается снова жениться? На китаянке?

— Султад проиграл мдого дедег да скачках в Сидгапуре, и да скачках в Пидадге, и да скачках в Куала-Лумпуре. Султад задолжал мдого дедег.

— Моя ама всегда говорит, он ее отцу должен.

— Вполде возмождо. Хе-хе-хе. Эта китайская девушка — дочь хозяида оловяддого руддика, богатейшего в штате. У султада будет оловяддая жеда. Хе-хе-хе. — Богатая шутка. Инчи Камаруддин покачивался от радости.

— До чего вы любите скандалы. — Краббе толерантно улыбнулся своему учителю. Инчи Камаруддин был в экстазе. Вскоре стал чуть серьезнее и продолжил:

— Вижу, в школе Мадсора прибавилось деприятдостей. Машида директора поцарапада, шиды проколоты.

— Я не знал, — сказал Краббе. — Он ничего никому не рассказывал.

— Разумеется, де рассказывал, — улыбнулся инчи Камаруддин. — Идаче потерял бы лицо. До побил палкой трех старост, и теперь месть. Будет хуже. Мятеж будет.