— Не возражаете, если я в таком виде пойду? — спросил Нэбби Адамс. — Понимаете, не возвращался в столовую. Нам с ним поработать пришлось. — Оглядел свою рубашку в пятнах, длинные-длинные мятые брюки. — И ванну не принял. Только, по-моему, кое-кто чересчур часто моется. Нет, шутки в сторону, правда. Ну, я кое-кого знаю, кто дважды в день моется. Честно. Кейр, например. Вы его не знаете, миссис Краббе. И знать бы не пожелали. Скупой? Скупой, как чер… Жутко скупой. Принимать ванну ему никаких денег не стоит. Вот как он время проводит. — Тут Нэбби Адамс рискнул пошутить. — Я дьявольски хорошо сполоснулся на пароходе по дороге сюда, — сказал он.

— Правда? — сказала Фенелла.

— Хватит до конца срока службы.

Краббе переживал дневное унижение. Китайская брошюра оказалась катехизисом учения Карла Маркса. Он отнес ее Бутби, и Бутби зевнул. А потом говорит:

— Мне все об этом известно. Тот самый парень — как его там? — пришел и сообщил, что старается показать тем парнишкам, где коммунизм ошибается. Сообщил, что вы этому не слишком симпатизируете, а по его понятию дело учителей рассказать малайской молодежи правду о коммунизме. Ну, не пойму, чего вы шум поднимаете. В вашей программе написано. Минуточку. — Порылся в папке. — Вот. «Политические идеи XIX века. Утилитаризм. Бентам и Милль. Кооперативное движение и Роберт Оуэн». Вот оно. «Социализм. Карл Маркс и экономическая интерпретация истории». Ну, парень только пытался сделать то, что вы должны были сделать.

— До этого мы еще не дошли.

— Хорошо. Только не обвиняйте его за попытку сделать ваше дело. В любом случае, парень хороший. Вы сами так сказали в отчете, который я просил. Сказали, что он обязательно должен продолжить учебу.

— Говорю вам, мне это не нравится. Слишком попахивает тайным обществом. Вдобавок нарушаются правила насчет выключения света.

— Внутренняя дисциплина — ваша забота. Ко мне по этому поводу не приходите.

— Пока дело не касается обвинений эротического характера?

— Я не совсем понимаю.

— Когда молодые люди общаются с девушками в комнате пансионного боя.

— Да, — с силой подтвердил Бутби. — Кстати, вспомнил. Махмуд бен как-его-там из вашего пансиона. Его видели с девушкой на спортплощадке, рука об руку, мечта юной любви. Вы так ничего и не сделали, правда?

— Мне ничего об этом не известно.

— Вот именно, — с веским триумфом заключил Бутби. — А мне известно. Если ребятам хочется допоздна заниматься, готовясь к экзаменам, и из общего интереса, и всякое такое, тут вы начинаете вмешиваться. Может быть, потому, что не желаете этого видеть.

— Что вы хотите сказать?

— То, что сказал.

— Слушайте, Бутби, — сказал Виктор Краббе. — Как вам понравится хороший втык в морду?

Бутби изумился, разинув рот. Потом усмехнулся, а раз рот уж наполовину открылся, заодно решил зевнуть. И зевнул.

— Идите работайте, — приказал он. — Больше я ничего не скажу. Вы новичок, вот в чем ваша беда. В этой стране со многим можно справиться, если действовать спокойно. Научитесь.

Вернувшись бесконечно тянувшимся утром в пансион Лайт, Краббе имел тихую беседу с Шу Хунем. Мальчик на веранде вежливо слушал, вежливо отвечал, попивал апельсиновый сок.

— Я вам рассказывал, что происходит, сэр.

— Да-да, но вы мне всей истории не рассказали. Я хочу знать, что действительно у ребят на уме.

— Да, сэр.

— Вы не удивитесь, — Краббе заговорщицки подался вперед, — не удивитесь, что я сам в политике, так сказать, радикал?

— Нет, сэр.