— А, — сказал Краббе. — Как нам добиться свободы Малайи?

— Через представительство, сэр. Через свободные выборы и партийную систему.

— С какими партиями?

— С партиями, которые представляют народ, сэр.

— Малайская коммунистическая партия представляет народ?

— Конечно нет, сэр. Она представляет Москву и красный Китай.

— Как вы относитесь к красному Китаю?

— Я малаец, сэр. Я здесь родился.

— Сказать вам конфиденциально, что я думаю? Я думаю, что в свободной стране должно быть место всем оттенкам политических мнений, всем политическим убеждениям. Запрет принадлежности к какой-либо конкретной партии не кажется мне совместимым со столь желанным принципом свободы.

— По-вашему, сэр, чрезвычайное положение должно быть отменено?

— Я… — Краббе смотрел в бесстрастные глаза близко поставленные, скошенные, как бы в вечной насмешливой маске. — Я хочу знать ваше мнение.

— Его нельзя отменить, сэр. Коммунисты пытают и убивают невинных. Они препятствуют всем нашим планам социального и экономического развития. Это зло, сэр. Оно должно быть уничтожено.

— Будь у вас шанс, вы сами пожелали бы их уничтожить?

— Да, сэр.

— Вы китаец. Подумайте. Если бы ваш отец, брат, сестра прятались в джунглях, пытали и убивали, как вы говорите, невинных, захотели бы вы помочь уничтожению собственных родных и близких?

— Собственных…

— Родных и близких. Своей плоти и крови.

— О да, сэр.

— Вы убили бы, скажем, сестру?

— О да, сэр.

— Спасибо. Это все, что мне хотелось узнать.

Шу Хунь встал, озадаченный.

— Мне теперь можно идти, сэр?

— Да. Можете теперь идти.

Добился ли он в самом деле чего-то от парня? Подростки подхватывают модные услышанные или прочитанные словечки, говорят грубо, черство. В любом случае, если Шу Хунь руководит коммунистической группой, большое ли это имеет значение? Доктринерская болтовня, половозрелая суета. Могут они сделать что-то существенное? Краббе вдруг увидел себя маленьким сенатором, охотником на ведьм, выискивающим грабителей под кроватью, подслушивающим в замочную скважину, устанавливающим записывающие устройства. Может, пусть лучше мальчики допоздна Маркса читают, чем упиваются киномифами или тяжело дышат над комиксами? Краббе смутно стыдился себя, но все равно беспокоился.

И очнулся. Ибрагим с огненно-красными кудрями вошел в комнату, усмехаясь, чуть покачивая Алладад-хану бедрами. Вид у Алладад-хана был смущенный.

— Макан налам ини, мем?

— Не будем обедать, — сказала Фенелла. — Уходим.

Нэбби Адамс еще чуточку пошутил.

— Ада байк? — обратился он к Ибрагиму.

— Ада байк, туан.

— Моторный или педальный?[32] — уточнил Нэбби Адамс. Бутылки в буфете привели его в хорошее расположение духа. Ибрагим вышел на смазанных маслом бедрах, улыбнувшись из дверей на прощанье Алладад-хану. — Полно тут таких. Когда я был в Индии, принял одного за женщину рядом в бане. Понимаете, миссис Краббе, разделся, чтоб ополоснуться. Надо было, потому что от меня немножко воняло. Ну, вижу, волосы до пояса; думаю, раз пришла сюда, знает, чего надо ждать. Ну, захожу, миссис Краббе, она поворачивается и наносит мне самый сильный удар за всю жизнь: у нее борода. Фактически то был мужчина, сикх, понимаете, миссис Краббе, у них не разрешается прикасаться к телу ножницами или бритвой. Ну, говорю, извиняюсь, прощенья прошу, впрочем, он всей душой, если вы понимаете, что я имею в виду, миссис Краббе. Ох, — добавил он, — наверно, не стоило мне рассказывать эту историю.

Когда Нэбби Адамс прикончил полбутылки джина начисто, а Алладад-хан, всецело поглощенный чудом, принял три стакана шерри, пришла пора ехать.