— Обиделись?

   — Отнюдь.

   — Я бы не сказала так откровенно, да уж больно вы были спесивы.

   — У меня навалом друзей и приятелей, мадам!

   И я пошел называть. Лучшего друга Генку Глебова. Второго лучшего друга Мишку Отрубятникова. Двух коллег с кафедры. Трех одноклассников. Четырех однокурсников. Наконец, профессора Смородина. Плюс жена с дочкой.

   Агнесса уперлась локтями в стол, положила подбородок на ладони и смотрела на меня, как мать на сына-врунишку. А я все убеждал, все нанизывал друзей на нить своей логики, пока она не спросила остужающе:

   — Антон, почему же они к вам не едут?

   — Кто? — растерялся я, хотя спрошено было просто и вроде бы о простом.

   — Друзья, жена…

   — Странная вы, Агнесса. Все же работают.

   Она усмехнулась и, показывая, что приняла мое разъяснение, снисходительно закрыла глаза на долгие секунды.

   — А у Володи друзей, конечно, пруд пруди? — по-мальчишески ершисто спросил я, уж по крайней мере не по-доцентски.

   — Много, — серьезно подтвердила она.

   — Откуда же?

   — О-о, школьные, по армии, по заводу, в лесхозе, тут…

   — И когда вы заболели и поехали сюда, то они, конечно, всё бросили и ринулись за вами?

   — Ага. Разве бы Володе одному такой дом осилить?..

   — Я видел только его врагов, — вырвалось у меня уже в запале.

   — У него и врагов много. Думаю, у вас их нет.

   — Представьте, мадам, тоже имеются.

   Я соврал. Враг у меня был один, тот, который подсек меня с монографией.

   — Налить еще молочка?

   — Спасибо, я пошел. Володи не дождаться. Да и смеркается.

   Меня учили коллеги, подсказывали друзья, наставлял профессор Смородин… В конце концов, беспрерывно поучала жена. Все они были людьми науки, современными, интеллектуальными. Я ничего не имел против матушки-природы, мне нравились Пчелинцевы, но впадать в дикарство претило. Сосняки… Эти пасторальные супруги полагали, что достаточно побродить несколько лет меж сосен, как на человека ниспадает мудрость. От древесины. И тогда учи уму-разуму других.

   На крыльце Агнесса таким же движением руки, как и Оля, застегнула мне на груди пуговицу:

   — Антон, дружба всегда бескорыстна.

   К чему сказала? Бессмыслица.9

   К Пчелинцевым мне больше не хотелось — следующий день бродил я в ближайших сосняках, где все зримее проступала осень: стало просторнее, будто из них что-то вынесли; вдруг оказалось много папоротников, рыжевших на каждом шагу; вместе с грибами пропали и грибники; воздух похолодал и потяжелел от близких дождей. Такой лес хорош для раздумий — кажется, что и мыслям просторно.

   Дурак, то есть недалекий и недообразованный человек, обожает готовые истины. Слышанные или вычитанные. И эти чужие мысли липнут к нему с такой проникающей силой, что становятся будто собственные, прямо-таки им рожденные. Дурак, то есть недалекий и недообразованный человек, об относительности истины не подозревает — она для него абсолютна, универсальна и окончательна. Как штампованная монета. Скажем, если человек живет один, то он наверняка одинок. Если к нему не едут друзья, то они не друзья. Если жена не бросила работу и не понеслась за мужем, то она не жена.