И я пошел варить очередной суп рисовый, разумеется из пакетика, на котором пламенел гребешок петуха.

   Варил, ел, пил чай, мыл… Но найденная очередная причина одиночества меня не успокоила. Я вдруг понял, что тянет меня куда-то оно, одиночество. Раньше такого не бывало. Ну конечно. Как же я позабыл? Тянуло узнать про раненого лося…

   Едва я шагнул за поэтические ворота — берегите сосны, янтарные сны, — как из увядших цветов высунулась темная головка. Оля прыгнула к моим ногам. Я приготовился к вопросам насчет сказок, но она заботливым движением застегнула на мне джинсовую куртку — видимо, так делала мама.

   — Кашу ел?

   — Нет.

   — А почему у тебя живот теплый?

   — Суп ел, — вынужден был признаться я.

   Позади Оли, оттерев ее плечом, видимо из тех же цветов, возник суровый Коля и спросил у меня, как пароль:

   — В лесу был?

   — Был.

   — Что принес?

   — Ничего не принес, — замешкался я от его категоричности.

   Спасла Агнесса. Она отстранила ребят легко и со смехом. Не знаю чему, рассмеялся и я.

   — Отец с ними суров, особенно с Колей. Мальчишка «вы» не признает. Мужчины, видите ли, должны говорить друг другу «ты». Знаете, почему он спросил о приношениях? Володя из лесу непременно что-нибудь несет. Коле загогулистую палку — Оле редкий цветок, Коле лосиные рога — Оле неохватный боровик, Коле ржавую каску из окопа — Оле лягушку в крапинках…

   — Не вырастут инфантильными, — поддержал я Пчелинцева.

   — Ехал Коля с отцом в автобусе. Женщина зовет Колю сесть рядом. Знаете, что он ответил? «Мужчина должен стоять».

   Агнесса повела меня в дом. Сегодня на ней алела кофта и темнела короткая юбка. Эта одежда, загорелые ноги девочки-подростка, короткие сыпучие волосы, легкость фигуры делали ее похожей на цирковую наездницу.

   — А Володи нет.

   — Обходит садоводство?

   — Ищет в лесу раненого лося.

   — Зачем?

   — В милиции сказали, что дадут ход делу, если будет найден этот лось.

   — Зачем? — рассеянно повторил я, имея в виду уже не милицию.

   Кажется, моего второго «Зачем?» Агнесса не поняла, лишь глянула своими большущими глазами, отчего я неожиданно стушевался, будто ляпнул пошлость.

   — Он скоро придет. А пока я угощу вас яблочной шарлоткой да козьим молоком.

   Я, съевший час назад кастрюлю рисового супа и черствый батон, живехонько уселся к столу с деревянной узорчатой скатертью. Шарлотка оказалась душистой и сладкой, как горячий ананас. Козье же молоко я пил впервые. Видимо, едой я так увлекся, что когда поднял голову, то увидел ее откровенно смеющиеся глаза.

   — Ешьте-ешьте, в городе такого не поедите.

   — А вас туда не тянет?

   — Мы так сжились с природой, что про город и забыли.

   — Ну а к книгам?

   Она встала легко, словно подхваченная ветром. И, хитренько прищурившись, поманила в комнату — в спальню, которую Пчелинцев мне тогда не показал.