— Из лечо, — внушительно и с каким-то акцентом произнес Володя.

   — Ага, колбаса Излечо, — тоже на иностранный манер важно сказал Михал Михалыч, и его глаза стали круглыми и крупными, как тюбетейка на голове. — Надо запомнить. Для диабетиков?

   — Спасибо, — заторопился Пчелинцев.

   — У меня есть настойка женьшеня, — услышали мы уже за калиткой.

   Я начал злиться. Ходим вроде ряженых. Ради чего? Легковой автомобиль за тысячу километров пробега сжирает столько кислорода, сколько хватило бы человеку на год. А тут полиэтиленовые мешочки с мусором… Пустяк. В конце концов, есть экологи, пусть они и занимаются. Пчелинцев смахивает на дикаря — молится на солнце да на сосны. И ятуда же, кандидат юридических наук, милиционером заделался.

   Мои ноги точно вросли в землю. Я остановился.

   — А тебе надо походить, надо, — почти отечески посоветовал Володя.

   — Почему же?

   — Чтобы выветрить хандру.

   И я пошел, чтобы ее выветрить.

   На третьем участке работала женщина — далеко, где-то за кустами и грядками. Поэтому Пчелинцев крикнул через забор на все садоводство:

   — Изольда Марковна, в магазин сегодня хаживали?

   — Нет, а что?

   — Говорят, завезли диковинные консервы, моравская колбаса в перце.

   Слово «лечо» употребить он не решился.

   — Спасибо, завтра сбегаю.

   — Боюсь, что уже расхватали, — остудил Пчелинцев ее желание.

   В четвертом доме никого не оказалось — уже неделю пустовал. Мы пошли к последнему ряду, к пятому. Правда, я не понимал, что могло помешать принести эти мешочки с любого конца садоводства. Или он намеревался обойти все дома?

   — Городских пришельцев не люблю за что? Их не интересует, откуда берется хлеб с мясом, древесина с железом, вода с воздухом… Им вынь да положь. Живут как херувимы…

   Он хотел развить мысль о городских херувимах, но мы уперлись в запертую калитку пятого дома. Мальчишка класса второго-третьего открыл ее живенько, скорее, не нам, а Чернышу.

   — Кто дома? — спросил Пчелинцев.

   — Мама. А можно ему дать сахару?

   — Пес знаешь что ест? Только моравские колбаски.

   — А мы их уже съели.

   Володя положил руку на мальчишеские вихры и примял их задумчиво. Стекла его очков, металлические дужки, да и тугая кожа щек предвещающе блестели.

   — Позови-ка маму.

   — Зачем? — почувствовал что-то и мальчишка.

   — Спрошу, чего ж она не оставила Чернышу моравскую колбаску…

   Из дома вышла дородная блондинка во всем джинсовом — брюках, жакете и босоножках. То ли костюм был маловат, то ли такой был покрой, но женщина казалась спеленутой, и я не представлял, как она в него втиснулась.

   — Пройдемте за изгородь, — предложил Володя, глянув на мальчишку.

   Блондинка пожала — по-моему, очень рискованно для жакета — плечами и вышла на улочку.

   — Зачем вы плюете в нашу душу? — спросил Пчелинцев, набычившись.

   Даже в сумерках ее широкое и белое лицо заметно покраснело, вернее, потемнело.