Тем же самым объяснялась их неистребимая любовь к рабству. Даже самые разумные ломались под напором окружающей толпы и покорно заходили в общее стойло. Маг не знал, как довести до понимания людей, что творец начинается с того, что он свободен. Хотя они чувствовали это неосознанно, потому что в их философских рассуждениях значительное место отводилось трескотне о свободе, на деле она всегда оказывалась одной и той же – свободой выбирать, где быть рабом.

Очень немногие все‑таки следовали путем свободы, пролегавшим между глухими стенами всеобщей враждебности. Про них говорили, что они продались лукавому, – то же самое, что про подлецов, лихоимцев, преступников и прочие отбросы человеческого развития. Непонятным образом первые оказались в одной яме с последними, а их вдохновитель – повинным во всех человеческих пакостах и преступлениях. Лукавый.

Маг подозревал, что хитрая политика Жрицы внесла немалый вклад в такое отношение. Остальное додумали люди. Они насочиняли целые выводки мелких и не очень мелких зловредных сущностей, разбредшихся по миру, чтобы досаждать всем подряд, и приписали их в подчинение главной зловредной сущности – повелителю зла.

По законам творчества эта сущность появилась на тонких планах людского мира. Поначалу Маг пытался убивать ее, но она почти мгновенно возникала снова, и он отказался от бесполезных попыток. Если людям так хочется иметь повелителя зла – пусть имеют. Больше всего его раздражало, что эту сущность отождествляли с ним.

– Я чувствую, что начинаю ненавидеть, – пожаловался он веревке. – Такое непривычное, захватывающее чувство – прежде я не знал ничего подобного. Ненавижу и людскую глупость, и эту коварную Жрицу… не знаю даже, что больше.

– Ты перестал быть равнодушным, – подала голос Талеста. – От любви до ненависти – один шаг, как говорят люди. А обратно?

– Обратно? Здесь не те законы, как в любимых ими естественных науках. Это только в физике расстояние в обе стороны равно, – выказал он знакомство с научным багажом человечества. – Не представляю, как подобное чувство может превратиться в обратное.

– Кое‑кто не так давно смеялся над людьми, что они любят ставить на явлении точку отсчета и считать лежащее по ее разные стороны противоположным, – ехидно напомнила она.

– Отстань, вредина! – взвился Маг. – Противная веревка!

– Если задуматься, творцы равнодушны к людям. Тем более теперь, когда это дело потеряло новизну, – невозмутимо продолжила Талеста. – Слишком высоко они стоят над людьми. Плотный мир – это поле их экспериментов, – выказала она не меньшее знакомство с научной терминологией, – а также средство удовлетворить их честолюбие или просто избавиться от скуки. Что ни говори, но бессмертие – довольно скучная штука, хотя к ней можно привыкнуть.

– Я бы не сказал, что Жрица равнодушна к людям, – хмуро напомнил ей Маг. – Посмотри, как она опекает их – с заботливостью доброй нянюшки, словно глупых детей, как она журит их, поучает, вытирает сопельки, и, кажется, им больше ничего не нужно. Может быть, это все, чего они заслуживают? Может быть, это я – законченный идиот, что считаю их равными творцам?

– Ты же сам не веришь в свои слова. – Кисточка веревки шлепнула его по ляжке. – Да, она пасет их, но те, кого она пасет, и есть глупые дети. Ты же сам знаешь, что дети бывают не только глупые, но и умные.

– Знаю, но это и больно, – вырвалось у Мага. – Это последнее собрание… – Он резко замолчал.

– Ты не хочешь себе признаться? – въедливо спросила Талеста.