Герасим мигом побелел. Он уже не лежал, сел в дверном проеме, свесив ноги наружу, закурил. Дрожали руки. В глазах злые искры мельтешили.

— Выходит, тебя тоже хотели оприходовать?

— Я у тебя второй раз деньги стыздил. Отдал им, а их не хватило. Сказали, коль не верну завтра — опетушат и уроют. Я  испугался. Юрка, какого они втроем тянули, сам повесился в сарае. Андрей в больнице. Кровью истекал весь.

А Сережка вовсе калека. У него ничего не держится в заднице, прямиком в штаны, вместе с кишкой. Он боится сказать, от чего такое случилось. Крутые пообещали, что, если он вякнет хоть слово, живьем на погосте уроют. Им это запросто.

— Выходит, они за долгом пришли?

— Ну да!

— И сколько такое могло продолжаться? До бесконечности?

— Нет. Наверное, кто-то из нас не выдержал бы!

— А что бы ты сделал?

— В последний раз стянул бы у тебя и купил пушку. Их сколько хочешь нынче продают. И расстрелял бы всех.

— За них тебя бы посадили надолго.

— А Сережка с Андреем живы! Они рассказали б все! Это хуже убийства! Как им жить? Да и Юрка неспроста повесился. Не уговорил самого себя в живых остаться. Знаешь, что он мне сказал перед тем, как уйти насовсем? «Теперь ты, Борька, еще совсем слабый. Но когда вырастешь, отомсти крутым и за меня. Беги от них. Не дай запозорить свою кровь. Я, сколько сил хватит, где б ни был, не дам им покоя. Достану даже из-под земли…» И только ты не смейся, уже мертвый, приловил тех, кто петушил. Они сами проболтались. А знаешь, как все приключилось?

Борька подсел поближе к отчиму и заговорил тихим шепотом:

— Возникли они в универмаг, чтоб свою долю поиметь с хозяина. Того на месте не оказалось. Стали его искать по сотовому телефону и сели на улице, прямо за дверями, почти у входа. Ну а ты помнишь, что весь этот магазин из стекла. Взяли пива холодного. На улице жара стояла. Ну и стоят, ждут, когда хозяин приедет, глотки пивом охлаждают. И тут один свое пиво раньше выпил, стал просить у другого, чтоб допить дал. Тот зажался. Первый стал отнимать, выдергивать банку, выбил, из нее как ливануло на стекло! Оно горяченное, раскалилось на солнце, а пиво холодное. Как треснуло, как посыпалось стекло осколками. Крутые подумали, будто кто камнем в него зафитилил. А стекло, как заколдованное, трещит и падает, сыплется на крутарей, всех изрезало осколками. И только отскочили от магазина, Юрку увидели. Он дорогу перебегал. Оглянулся на крутых и показал им вот этот палец, — рассмеялся Борька.

— Ну и что с того? — не понял Герасим.

— Так теперь на хер посылают. Ну, крутые как увидели, бросились вдогонку. Даже забыли, что Юрка уже две недели как умер. Они за ним, а он на проезжую, прямо на магистраль свернул и мчит по ней. Крутые за ним. Они поверили, что это он камнем в стекло запузырил. И мчат… Вокруг машины, автобусы сигналят. Они будто глумные скачут. Остановили их легавые — палками по башке надавали. Связали и в дурдом впихнули. Там их месяц обследовали, жопы в решето искололи. Все успокаивали. Еще бы! Когда их доставили, в крутой пене были, она у них со всех дыр поперла лохмотьями. Из-за них три аварии случилось. Крутые бежали за Юркой, а за ними шоферюги с «разлуками», ну, с заводными ручками. Такой, если по башке огреть, до самой задницы любого развалить можно. Им повезло, что менты раньше притормозили. Только в психушке вспомнили, что Юрка уже жмур. И жутко стало. Ему уже терять нечего, а они покуда живые.