– Жаль, что вы ее так и не прочитали, – к немалому удивлению Брунетти, вдруг сказала Франка.

– Что, простите?

– Книгу. «Фасты». Главу «Изгнание царя». Я знаю, что это не самое блестящее из его сочинений, но многие писатели находили его очень любопытным. Мне было бы приятно, если бы эту вещь оценили по достоинству.

– Синьора, – резко сказал Брунетти, отпихивая в сторону стул и вскакивая на ноги. – Сейчас четыре утра, и я устал как собака. Я устал, потому что почти всю ночь проторчал на морозе, и, вы уж извините меня за прямоту, устал играть с вами в литературные кошки‑мышки. – Больше всего на свете Брунетти хотелось оказаться дома, спать в теплой постели и не слышать ни мерзкого жужжания в ухе, ни провокационных реплик от кого бы то ни было.

По лицу Франки невозможно было понять, какое впечатление на нее произвела его тирада.

– Ну что ж, – вздохнула она. – Тогда мне действительно не остается ничего другого, как дождаться утра и позвонить адвокату мужа. – Подвинув к себе книгу, она взглянула Брунетти в глаза и добавила: – Спасибо вам, комиссар, что пришли со мной поговорить. И спасибо за все предыдущие наши беседы. – Она взяла книгу в руки. – Думаю, мне полезно знать, что мужчина может интересоваться мной не только из‑за моего лица.

Изобразила нечто вроде улыбки и погрузилась в чтение.

Брунетти был рад, что она переключила внимание с него на книгу. Ему нечего было ответить на ее последнюю фразу. Не осталось и вопросов, которые он мог бы ей задать.

Пожелав Франке спокойной ночи, он вышел из комнаты и отправился домой.

27

Брунетти спал. В девять утра Паола, уходя на работу, попыталась его разбудить, но безрезультатно – Брунетти лишь перекатился на ее сторону кровати. Чуть позже зазвонил телефон, но и ему не удалось вызволить Брунетти из волшебного мира, в котором у Пучетти было две здоровых руки, Гуарино не лежал мертвым на земле, а Террасини – на мраморном полу, мира, в котором Франка Маринелло была симпатичной женщиной чуть за тридцать с нормальным, подвижным лицом, время от времени озаряемым улыбкой или смехом.

Где‑то около одиннадцати Брунетти проснулся, глянул в окно, увидел, что на улице льет дождь, и снова провалился в сон. Когда он в следующий раз разлепил веки, на небе сияло яркое солнце. Сначала Брунетти даже почудилось, что он все еще спит, а безоблачная синева ему снится. Он, не шелохнувшись, лежал целую минуту. Затем медленно вытащил одну руку из‑под одеяла, с удовольствием слушая, как шуршат простыни. Он попытался щелкнуть пальцами, но руки со сна его не слушались и пальцы лишь тихо потерлись друг о друга. Но даже этот тихий звук достиг слуха Брунетти – значит, мерзкое жужжание прекратилось. Он откинул одеяло, радуясь, как ребенок, шелковистому шелесту, с каким оно опустилось на кровать.

Брунетти стоял и улыбался солнцу. Надо побриться и принять душ, подумал он. Но сначала – кофе.

Притащив кофейник в спальню, он опять забрался в постель, поставив на тумбочку чашку и молочник. Стряхнул с ног тапочки, накрылся одеялом и, протянув руку, вытащил из кучи сваленных на столе книг потрепанный томик Овидия. Он нашел его еще дня два назад, но прочитать так и не успел – не было времени. Итак, «Фасты». Как она там говорила, что‑то про царя? Брунетти открыл содержание и, изучив его, нашел нужную главу: «Двадцать четвертое февраля. Изгнание царя». Закутавшись поплотнее в одеяло, взял книгу в правую руку и глотнул из чашки кофе. Отставил чашку и приступил к чтению.

Уже после первых строк Брунетти понял, что история ему знакома: кажется, ее пересказывает Плутарх, да и у Шекспира она встречается.