|
Я туда идти отказалась, и Маурицио сказал им, что я больна. Это была единственная причина, которую они сочли бы достаточно уважительной, чтобы не оскорбиться. Но они все поняли. И все‑таки оскорбились. – Франка посмотрела на Брунетти. – Вы с такими людьми куда чаще меня общаетесь и наверняка знаете, как для них важно, чтобы все демонстрировали им свое уважение. – Брунетти кивнул, и она добавила: – Думаю, тогда‑то все и началось – и все из‑за того, что Маурицио не привел меня к ним на встречу. Впрочем, это не важно, – пожала плечами она. – Просто всегда любопытно, откуда что пошло. Комиссар, пейте чай, – неожиданно велела она. – Остывший он невкусный.
Значит, теперь я для нее комиссар, подумал Брунетти. Ну‑ну. Он послушно отпил из своей чашки: с первым же глотком ему вспомнилось детство и как он валялся в постели с гриппом или простудой. – Когда он сказал им, что я больна, – продолжила рассказ Франка, – пригласивший его мужчина спросил, что со мной такое. А мне в тот день в очередной раз лечили зубы, – сказав это, она взглянула на Брунетти, желая удостовериться, что он понимает всю важность ее слов. Брунетти кивнул. – Это входило в мою программу реабилитации. – Франка сделала глоток чая. – Маурицио, очевидно, понял, что их обидело мое отсутствие, и потому рассказал им больше, чем следовало; в любом случае, в общих чертах они поняли, что со мной произошло. Наверняка расспрашивал мужа Антонио, – сказала она. – Антонио при желании мог очаровать кого угодно, – ледяным голосом добавила Франка. Брунетти промолчал. – В общем, Маурицио хоть и не в деталях, но все же рассказал им, что со мной случилось. И видимо, стоило ему это сказать… – Франка умолкла. – А вы случайно не читали пьесу про Бекета и Генриха какого‑то там? – спросила она. – Генриха Второго, – подсказал Брунетти. – Ну раз читали, наверное, помните ту сцену, где король спрашивает у своих рыцарей, не желает ли кто‑нибудь из них избавить его от одного слишком назойливого церковника. Ну или что‑то в этом духе. – Помню, – откликнулся Брунетти. Он хотел во имя исторической справедливости заметить, что эта байка, скорее всего, целиком и полностью выдумана, но решил промолчать – момент для лекций был не самый подходящий. Уставившись к себе в чашку, Франка заговорила. – Все‑таки римляне были куда проще и честнее, – неожиданно для Брунетти заявила она. – Вот так все и произошло, – продолжила она, сделав вид, будто ни про каких римлян и не упоминала. – Я так думаю, все было так: Маурицио поведал им, что со мной стряслось, рассказал про фальшивого стоматолога и про то, что он натворил. Сказал, что его посадили в тюрьму, но он уже освободился. Подозреваю, в конце он еще и проехался насчет того, что в нашей стране нет ни суда, ни справедливости… Ну, что‑нибудь в этом духе. Брунетти казалось, что она говорит как‑то механически, словно повторяет затверженный наизусть текст – может, много раз говорила все это самой себе? Франка вздохнула: – Но люди всегда так говорят, верно? – Она взяла в руки чашку, но пить не стала. – А Антонио всего этого оказалось вполне достаточно. Как же, появился повод кому‑нибудь насолить, чего же лучше и желать? – Франка тихо и аккуратно поставила чашку на блюдце. – Он что‑нибудь говорил вашему мужу? – спросил Брунетти. – Нет, ничего. Я уверена, что Маурицио тогда подумал, что этим разговором все и закончилось. – А вам он про эту беседу не рассказывал? – задал вопрос Брунетти и, встретив ее непонимающий взгляд, уточнил: – «Он» – в смысле муж. |
