— Березки!.. — говорит Лена и кивает на аккуратные одноэтажные домики, расположенные в два ряда вдоль дороги, на опушке березовой рощи. Березы, одна другой выше, карабкаются на Магнитную гору, по черному ее склону, куда не достает солнце.

«Сама ты березка», — думаю я, глядя на Лену, на белую россыпь ее зубов, на ее русые волосы, подсвеченные солнцем, на белую батистовую блузку, парусно хлесткую, полную тугого ошалелого ветра. «Березка, чистая березка!» — твержу я. Глаза ее озерно-лесные, отражающие небо, глубокие-глубокие, тянут к себе, приковывают.

Грузовик громыхает по горбатому булыжнику, обгоняет грабарей, ломовиков, верблюжьи повозки, пешеходов. Везут глину, песок, камень, трубы, цемент, стальной шпунт, кули с мукой, лапти, хлеб, воду в деревянных бочках, дымящуюся кашу, ящики с апельсинами, пиво в бутылках, огнеупорный кирпич.

Все интересно, что мы видим. Но это, чувствую, еще не Магнитка.

И вдруг поверх грабарских дуг и лошадиных грив, поверх лаптей и апельсинов, поверх верблюжьих голов, поверх пыльной тучи я вижу настоящую Магнитку. Но прежде чем я увидел ее, услыхал голос Лены:

— А вот и наш завод!

Многочисленные трубы «нашего завода», башни домен, корпуса цехов — длинные, кирпично-стальные, серые, из литого бетона, сверкающие стеклом, озаренные жидкой сталью и чугуном — четко вырисовываются на голубом степном небе. Позади завода, за дымной степью, у края неба виднеются отроги Уральского хребта — темные, холодноватые, строгие, неприступные.

Едем дальше и дальше и никак не приедем.

— А где мы будем жить? — спрашивает Петька.

Лена почему-то не отвечает. Молчит. Петька настаивает:

— Товарищ Лена, я спрашиваю, где мы будем жить?

Она смущенно пожимает плечами.

— Откровенно сказать, ребята, сама не знаю. Поселим вас там, где найдется место. Мне дали четыре адреса, четыре барака. Тесно у нас, очень тесно! Вся страна ринулась сюда!

Барачные улицы, проспекты, переулки. Пыль. Ухабы.

Подъезжаем к одному бараку, — битком набито, нет ни единого свободного места.

Что ж, поедем к другому.

И в другом нас не принимают — трещит по швам от людей.

Не унывая, возвращаемся на шоссе, мчимся назад, кружим, петляем, ищем третий и четвертый бараки.

Найдется место и для нас!

Пересекаем линии железных дорог, ждем у переезда, встречаемся с десятками автомобилей, сотнями, тысячами телег, куда-то торопящимися людьми. Люди идут и идут — из бараков, из двухэтажных домов, из землянок, по гребням глиняных отвалов, по пыльным обочинам дороги, по завалам бревен и досок.

У меня уже заболела голова от быстрого бега форда, от молниеносной смены впечатлений. Машина вдруг делает крутой поворот, шоссе вырывается на простор, и я вижу море. Голубое, безбрежное, зовущее. Но как оно забралось сюда, к подножию Магнитки, в степную глушь? Вспоминаю: это, должно быть, и есть плененная река, превращенная в озеро на тридцать квадратных километров. Оглядываюсь. Здесь должна быть железобетонная плотина. Вот она!.. Волнистый обрыв высоко белеет свежим бетоном над неоглядным зеркалом воды, отражается в нем.

— Урал-река, — говорит Лена.

Лена смотрит туда же, куда и я, и глаза ее становятся совсем голубыми, светятся, как зеркальное озеро.

— Плотина!

Произнесла обыкновенное слово, обыкновенным голосом, а мне кажется, что она пропела какой-то призыв.

Борис поворачивается к Лене, спрашивает:

— Читал, будто плотину построили в сорокаградусный мороз, в сорок пять дней. Правда?

— Правда, — кивает Лена. — Я тоже строила.

За озером тянется Уральский хребет.