В голове болотный бродит омут,

         И на сердце изморозь и мгла:

         Может быть, кому-нибудь другому

         Ты его со смехом отдала?

         Может быть, целуясь до рассвета,

         Он тебя расспрашивает сам,

         Как смешного, глупого поэта

         Привела ты к чувственным стихам.

         Ну и что ж! Пройдет и эта рана.

         Только горько видеть жизни край.

         В первый раз такого хулигана

         Обманул проклятый попугай.

    14 июля 1925

«Я иду долиной. На затылке кепи…»

         Я иду долиной. На затылке кепи,

         В лайковой перчатке смуглая рука.

         Далеко сияют розовые степи,

         Широко синеет тихая река.

         Я – беспечный парень. Ничего не надо.

         Только б слушать песни – сердцем подпевать,

         Только бы струилась легкая прохлада,

         Только б не сгибалась молодая стать.

         Выйду за дорогу, выйду под откосы —

         Сколько там нарядных мужиков и баб!

         Что-то шепчут грабли, что-то свищут косы.

         «Эй, поэт, послушай, слаб ты иль не слаб?

         На земле милее. Полно плавать в небо.

         Как ты любишь долы, так бы труд любил.

         Ты ли деревенским, ты ль крестьянским не был?

         Размахнись косою, покажи свой пыл».

         Ах, перо – не грабли, ах, коса – не ручка,—

         Но косой выводят строчки хоть куда.

         Под весенним солнцем, под весенней тучкой

         Их читают люди всякие года.

         К черту я снимаю свой костюм английский.

         Что же, дайте косу, я вам покажу —

         Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,

         Памятью деревни я ль не дорожу?

         Нипочем мне ямы, нипочем мне кочки.