Да, Третья Дума закрылась не только из-за вопроса с выборами в Польше – шло противостояние с Госсоветом. Тот в свою очередь воевал со Столыпиным. Все грызли друг друга и никто не хотел уступить. Николай, как водится, занял позицию: «а я тут причем? Давайте там сами». Оскорбленный спикер Думы – Гучков – в знак протеста отказался от своего звания, и на его место был избран Родзянко. Тот еще интриган – критиковал «болезненный мистицизм» императрицы Александры Фёдоровны, готовил дворцовый переворот. Заговорщиков, конечно, взял бы к ногтю Столыпин, но через пять лет его застрелит в киевском театре анархист Багров. Который (сюрприз!) окажется осведомителем Охранки и попадет на место преступления по пропуску, выданному местными «бурильщиками».

Я тяжело вздохнул. В этот серпентарий с кобрами мне совсем скоро придется глубоко нырнуть. Удастся ли вынырнуть?

Прошло полчаса, а мы все еще тащились в пробке. Ржали лошади, переругивались извозчики. Сверху сыпался мокрый питерский снег.

* * *

Обстановочка в газете была так себе, вроде работают, а вроде и нет. Витал над всеми дух неопределенности – а ну как не откроют после третьего-то запрещения?

Художник вяло чирикал на листочке бумаги, кружок репортеров оживленно обсуждал в углу, куда податься, этим же заняты были и два фельетониста. Писал только один репортер – быстро так, красиво. Прям каллиграф.

– День добрый, господа хорошие, – я скинул шубу у входа и решительно прошел в зал.

– Добрый, вы, надо полагать, господин Распутин? – отозвался старший среди присутствующих, благообразный старичок с седым венчиком волос и длинным носом. Прям Буратино в старости.

Однако, шустрые тут газетчики, уже в курсе. Краем уха уловил шепотки – «новый фаворит царя», «дворянство дали», неплохо, неплохо, так и до всероссийской славы дойдем. А там и до мировой – рукой подать.

– Распутин, Григорий Ефимович. О чем пишите? – поинтересовался я у «каллиграфа», чтобы как-то завязать разговор.

– В Метрополе открылся двухзальный электротеатр «Опера-Кинемо» – вздохнул мечтательно репортер – Новое слово в синематогрофе. Вот, руку набиваю.

– Господин, Распутин – «Буратино» подошел ближе – А чем, собственно, можем быть полезны? Только учтите, газета под запрещением, объявлений не принимаем.

– А мне объявлений и не надо. Мне вся газета нужна.

– Это как же-с? Статья на все полосы? – недоуменно спросил высокий репортер в клетчатом пиджаке, сразу напомнивший мне Коровьева, только пенсне не хватает.

– Поднимай выше, вся газета нужна, целиком. Пойдете ко мне работать? – повысил я голос и оглядел всех разом. – Деньгами не обижу, будет не меньше. А коли сумеем на широкую ногу поставить, так и больше.

– А вы, надо полагать, опытный в издательстве человек? – ехидненько спросил фельетонист помоложе, с карандашом за ухом. – А то ведь угробить газету дело нехитрое.

– Она у вас и так уже угробленная – усмехнулся я – Не боись, справлюсь. Да и вам-то что за дело, печатай, что говорят, да жалованье получай.

– Направление газеты какое предполагаете?

– Христианско-демократическое.

– Это как? – озадаченно спросил «Буратино».

– А вы, собственно, кто будете? – поинтересовался я у старичка.

– Я Перцов. Петр Петрович. Издатель и главный редактор газеты. Ныне закрытой

«Буратино» тяжело вздохнул.

– Так откроем заново – задорно подмигнул я – Иду к Столыпиным днями – попрошу уважить.