– Спасибо, Оленька, – я передал газету не приплясывающему от нетерпения Индустрию, а Димону. – Прощаем тебе нашу раннюю побудку.

К такой назойливости надо относиться спокойно. В СССР нет личного пространства. Народ живет большей частью в коммуналках, у всех на виду. Откуда пошел обычай мусор с утра не выносить? Оттуда же. Во дворе днем оживленно, пластиковых пакетов нет, все увидят по мусору, что ты ешь. Еще лет тридцать назад это вполне могло закончиться доносом. Просто из зависти.

– Русин, ты просто обязан прочитать нам свои стихи! – староста была непреклонна. – Послезавтра. Комитет комсомола договорится об актовом зале. Третий курс будет полностью, возможно, второй и первый тоже.

У меня челюсть поехала вниз.

– Что значит прочитать свои стихи??

– Пустим это в рамках мероприятий по политпросвещению. – Оля была на своей волне. – У тебя же есть политически правильные стихи? Конечно, есть. Вот же «Комсомолка» их цитирует.

Староста ткнула пальцем в газету, что была у Кузнецова.

– Почему скрывал от общественности? Ведь классные стихи!

Я продолжаю бессмысленно лупать глазами.

– Короче, послезавтра, в семь вечера!

Ольга унеслась. Мы с Димоном в обалдении посмотрели друг на друга. Индустрий наконец добрался до газеты, впился глазами в статью. Под его «ого», «вот это да!» я начал одеваться. Брюки, белая рубашка. Быстрый завтрак, и мы все вместе идем на учебу.

Сегодня нас ждет целых две консультации. Доцент Ухалов готовит нас к экзамену по истории русской журналистики, профессор Западов – к экзамену по редакционно-издательскому делу. Предметы интересные, преподаватели тоже стараются. Пытаются вложить в наши головы еще немного знаний. Но, как говорится, перед смертью не надышишься. В перерыве между доцентом и профессором у меня окно. Отбившись от любопытных однокурсников с газетами и от просьб почитать стихи (Индустрий растрепал), захожу в одну из пустых аудиторий. Подпираю дверь стулом. После чего делаю анонимки. Надеваю резиновые напалечники, вырезаю буквы из самой массовой советской газеты «Правда», высунув язык, клею их пинцетом на листы бумаги. Тщательно разглаживаю и протираю тряпочкой – стираю все следы и отпечатки пальцев. Получаются прямо «пляшущие человечки» Конан Дойла. Кому-то в органах едет настоящий сюрприз. И звездочки. Поди, повысят за поимку маньяков и предателей.

После профессора Западова и обеда меня отлавливает Димон. Позади маячит Лева. Выходим в пустой коридор, встаем у окна.

– Мы тут подумали. Нам нужна своя программа!

– Какая программа? – я тяжело вздыхаю.

– Новой Молодой Гвардии, конечно, – удивляется Кузнецов. – Вон, Лева и тезисы уже накидал.

Коган протягивает мне рукописный текст, разбитый по пунктам.

– Еще копии есть?

– Нет, – Лева мотает головой.

Я захожу в мужской туалет. Удивленные ребята идут за мной. В туалете пусто, и я направляюсь в одну из кабинок. Рву страничку с тезисами на мелкие кусочки, бросаю в унитаз. Спускаю.

– Вам все понятно? – поворачиваюсь к друзьям.

– Все понятно, – уныло отвечает Коган. – Все это художественный свист, про Гвардию. А я повелся.

Кузнецов лишь напряженно на меня смотрит.