Гийом благоухает лавандой. Свежевыбритые щеки слегка припудрены. Указательным пальцем он небрежно подкручивает кончики усов, благодаря ухищрениям кос­метики твердых, как пики.

В его карих, блестящих глазах та же детская жизне­радостность, что у Дезире.

Он проходит несколько шагов. Официанты протирают мелом окна кафе и ресторанов. Вокруг сплошное мытье.

В девять часов утра Льеж моется, и Гийом, сам чи­стый, как стеклышко, вдыхает этот вкусный запах утрен­ней свежести.

Он мог бы дойти до конторы Дезире — это в двух шагах от вокзала, но Дезире неспособен оценить брата во всем великолепии. Можно наведаться в дом, принад­лежащий церковному совету прихода св. Дениса, где жи­вет сестра Франсуаза, но запах ладана едва ли удачно сочетается с благоуханием дорогого лосьона, исходящим от Гийома.

На улице Пюи-ан-Сок, куда надо бы сходить поздо­роваться  с  матерью,   Гийома  почти  наверняка  осмеют.

Сименоны враждебны всему, что существует по ту сторону мостов; брюссельские замашки могут вызвать у них только насмешку и презрение.

А Гийом теперь — плоть от плоти Брюсселя, и не про­сто Брюсселя, а его коммерческого центра, Новой улицы: там, в двух шагах от площади Брукер, находится его магазин.

Он садится на трамвай № 4, окрашенный в желтый и красный цвет, причем кричаще-желтой краски пошло куда больше, чем красной. Трамвай № 4 трясется, слов­но пытаясь то и дело сойти с рельсов, дребезжит вдоль по улице и внезапно останавливается, взвизгнув тормоза­ми и взметнув облачко песка.

Повсюду — в торговых кварталах, в тихих улочках — продолжается мытье и чистка. Солнце провело границу по каждой улице: одна сторона освещена, другая в тени. Едва заметная дымка, легкое дрожание воздуха обеща­ют жаркий полдень.

Моя мать еще не одета. В наших двух комнатах на улице Пастера идет уборка. На подоконниках проветри­ваются матрасы, в ведрах плещется мыльная вода. И вдруг — два звонка у дверей. Анриетта свешивается из окна.

— Боже мой, Гийом!

Она кричит, не успев запахнуться:

— Сейчас спущусь!

Она творит чудеса. У нее отрастает десяток рук. Она распихивает неизвестно куда все, отдаленно напоминаю­щее о беспорядке, хватает свой шиньон, прикалывает его при помощи шпильки, меняет фартук, усаживает ме­ня получше.

И вот она внизу. Улыбается:

— Вот это сюрприз!.. Ты приехал без жены, Гийом?
Здесь  триумф   Гийома   будет   полным.   Он — житель

столицы, владелец магазина на Новой улице, одетый так, как не посмеет одеться ни один льежец.

Потому-то он и выбрал для первого визита дом Анри-етты, что знает: она оценит и от ее взгляда не ускользнет ни одна великолепная подробность.

—      Садись, Гийом. Не обращай внимания на беспоря­док. Если позволишь, я сейчас...

Она летит на площадь Конгресса. Объясняет бака­лейщику:

—      Мне на двадцать пять сантимов настойки. Это для моего деверя, он приехал из Брюсселя. В доме никогда не бывает водки, вина, ликера. Кому-нибудь другому предложили бы чашку кофе, вечером — кусок торта. Но Гийом — дело иное.

— Будьте добры, сухих пирожных.

В этом доме Гийом может обозреть пройденный им путь и насладиться своим могуществом.

—      Скажи, Анриетта, ты мне доверишь на часок ваше­го малыша?

Он — богач, чуть ли не американский дядюшка, сни­зошедший до простых смертных.

—   Боже мой,  Гийом, я уверена,  что у тебя на уме какие-нибудь безумства.

—   А как же иначе! А как же иначе!

Он уводит меня за руку. Я пока еще ношу платьица.