— Вот уж самый настоящий Сименон!

В семье и во всем мире отчетливо обозначаются два клана — Сименонов и Брюлей!

—      Много тебе помогали братья и сестры, когда  вы остались вдвоем с матерью?

—     Я  работала!  А теперь,  если  с тобой  что-нибудь случится,  я  останусь  одна,  без  средств  и  с  ребенком.

Правда ли, что Дезире жесток, что он чудовищный эгоист? Он сам постарается внушить это всем вокруг, и Анриетта не раз упрекнет его в эгоизме.

Снова утыкаясь в газету, он отвечает с видом челове­ка, которому надоело спорить:

— Опять пойдешь работать.

Мне два года, ему двадцать семь, ей двадцать два.

«Что-нибудь случится» — на языке мелкой сошки зна­чит умереть.

Итак, ему нипочем, что в случае его смерти жене при­дется вернуться в «Новинку», бросить дома ребенка и встречаться с господином Бернгеймом, и говорить ему... и унижаться перед ним...

Мать плачет. Отец и не думает плакать.

—     Работаешь в страховой компании, а самому даже в голову не придет застраховать свою жизнь! Сколько раз в детстве слышал я эти разговоры о страховании!

А Дезире молчит.

Он молчит, бедняга. Дело в том, что еще до моего рождения он надумал заключить договор о страховании собственной жизни. Однажды утром он ушел из конторы в неположенный час и занял очередь в приемной у врача, обслуживавшего компанию.

Долговязый Дезире обнажил свою слишком белую, слишком узкую грудь. Фальшиво улыбался, пока доктор его выслушивал. Ему было слегка страшно.

Страшно, несмотря на то, что в конторе Майера все­гда посылают клиентов к этому доктору Фишеру и смот­рят на него как на своего человека.

—   Ну как, доктор?

—   Гм... Да-а... Гм... Послушайте, Сименон...

Мы обо всем этом узнали куда позже, через двадцать лет, когда Дезире умер от приступа грудной жабы.

В тот вечер он вернулся домой своим широким пру­жинящим шагом и, как всегда, объявил с порога:

— Я проголодался!

А ведь ему отказали в страховании — рассыпаясь в любезностях, сердечно похлопывая по худым лопат­кам.

— Ничего серьезного. Так, сердце слегка увеличено — с этим до ста лет живут. Но правила Компании... Вы не хуже меня знаете, Сименон, как разумны наши правила.

Понимаешь теперь, сынишка? Со мной приключилась такая же история — или почти такая же — в прошлом году, за несколько дней до того, как я сел писать эти во­споминания. Может, потому я за них и взялся.

Мне было тогда не двадцать шесть, а тридцать во­семь. У меня был ушиб в области ребер, а боль все не проходила.

Однажды утром, самым что ни на есть обыкновенным утром, я пошел на рентген. Прижался грудью к экрану. Улыбнулся вымученной улыбкой.

—   До ушиба у вас никогда не бывало болей слева?

—   Никогда.

—   Гм... Вы много курите, не правда ли? Много работаете, много едите, вообще, себя не жалеете?

Меня прошиб холодный пот.                      

—   Боже мой, конечно!

—   То-то и оно!

Чего же ты хочешь, сын? Такая уж у врача работа: здоровый человек для него — животное, обитающее в не­ведомых ему краях.

А этот врач сам болеет, и мне кажется, что он бессоз­нательно мстит мне за это.

—   Много занимались спортом?

—   Много.

—   Больше никакого спорта!  Сколько трубок в день выкуриваете?

—   Двадцать — тридцать.