Все бы не беда, если бы покупатели входили в поло­жение. Но вот госпожа Майер, например, — она каждый день является в магазин, присаживается во всех отделах по очереди, заставляет переворошить весь товар, смот­рит в лорнет, критикует, ничего не покупает, а потом еще зовет заведующего отделом, чтобы нажаловаться на про­давщицу.

А чего стоит въедливое начальство! Один только раз отважилась Анриетта украсить свое черное платье ма­леньким кружевным воротничком. И тут же — вызов к господину Бернгейму.

— Я надеюсь, мадмуазель, что причиной вашего лег­комысленного поступка является только ваша моло­дость; в противном случае мне пришлось бы поставить вам на вид, напомнить что «Новинка» — солидная фирма, где не место барышням, одетым, как... как...

Бедняжка Анриетта! Конечно, в том, что веки у нее теперь такие тонкие и в морщинках, словно луковая ше­луха, виноваты постоянные слезы.

Она входит в «Новинку», прогуливается по магазину, улыбается печальной и тонкой улыбкой. Она боится мно­гого, но больше всего — выглядеть вульгарной.

Вдруг кому-нибудь придет в голову, что вот, мол, ей повезло, нашла себе мужа, а до товарок теперь и де­ла нет?

Даже ликуя в душе, она считала бы своим долгом притворяться, что грустит и скучает по прошлому.

А вдруг одетый в сюртук инспектор подумает: де­скать, раз она здесь служила, то и воображает, что мо­жет теперь разгуливать по магазину в свое удовольствие! Еще скажет, чего доброго, что она отвлекает подруг от работы!

И Анриетта демонстративно покупает что-нибудь. Во весь голос рассуждает о катушке ниток или о мадапола­ме. И тут же шепотом, украдкой, улучив минуту, когда никто не смотрит, пускается болтать, расспрашивает де­вушек о том о сем и все время тревожно поглядывает по сторонам.

Валери, Мария Дебёр и другие, чьих имен я уже не помню, тоже боязливо оглядываются, прежде чем взять меня на руки и расцеловать в обе щеки.

—   Я  продала  бы тебе  со скидкой...  Если  бы  снять ярлык...

—   Нет-нет, Валери! Умоляю!.. Еще не хватает, чтобы ее сочли мошенницей!

—      Я хочу платить столько же, сколько все. У нас, ко­нечно, лишних денег нет, но...

Единственное, что способно вывести Дезире из себя, это разговоры насчет отсутствия лишних денег. А мысли об этом неотступно преследуют мою мать.

—      Слушай,    Дезире,    теперь    Жорж    уже    подрос, ему два годика. Что, если я заведу небольшую торгов­ лишку?

У нее это в крови. В ее родне все, или почти все, тор­говцы. И все преуспевают, кроме дяди Леопольда, кото­рый пошел по дурной дорожке.

Торговать! Чистенькая, хорошенькая лавочка, с пре­милым звонком на двери. И чтобы звонок был слышен на кухне, где можно спокойно хозяйничать. Сладостная музыка! Быстро вытереть руки, проверить, нет ли пят­нышка на переднике, привычным движением поправить шиньон, приятно улыбнуться...

—   Добрый день, госпожа Плезер. Тепло сегодня, не правда ли? Что вам угодно?

—   Понимаешь, Дезире, если бы я завела маленькую лавочку...

—   У нас бы тогда уже ни один обед не прошел спо­койно. Зачем, если у нас и так все есть?

У отца всегда все есть. Анриетте вечно всего не хва­тает. В этом разница между ними.

—      Через год-другой я буду получать сто  восемьде­сят франков в месяц. Господин Майер мне на это наме­кал еще на прошлой неделе.

Ему никогда не понять, что можно жертвовать поко­ем ради денег. Он будет бороться до конца, с улыбкой отстаивая свое право на инертность.