Инну поймали прямо на могиле. Она была в пальто, которое явно украла у Яны – а точнее наверняка просто забрала с одной из вешалок, заваленных одеждой. Пальто было черное, с шнуровкой и рукавами, обшитыми сорочьими перьями. Этому пальто Тоня радовалась больше, чем девчонке, у которой под языком нашли три гвоздика, на которых держалась табличка. Четвертый она не успела выкрутить.

Пришлось долго уговаривать Тоню, а потом идти к шефу, Денису Горзоеву, который еще не окончательно потерял человеческий облик и был способен слушать, в отличие от прошлой начальницы Норы.

– Тоня разрешила, – проникновенно говорила она, закинув ногу на ногу и изредка клюя сигаретный фильтр. – Я эту девочку знаю, мне она больше расскажет.

– А почему ты не просишь, чтобы мы вообще не писали о твоей знакомой девочке? – усмехнулся Горзоев, блеснув желтыми глазами за толстыми стеклами очков.

– Ну я же хочу, чтобы вы мне разрешили взять чужой материал, а не послали меня, – вздохнула Нора.

– Перекрашивайся. Тогда разрешу.

– Чего?.. – она забылась и затянулась. Дым с непривычки обжег горло, никотин ударил в голову. Нора торопливо потушила сигарету.

– Перекрашивайся. Тебя уже месяц вся редакция уговаривает. Потом будешь выпендриваться и бросать кому то там вызов.

Нора сделала глубокий вдох. Пригладила волосы – длинные, светлые и мягкие.

Ей и правда иногда предлагали. Но теперь наступила весна, и предложения превратились в шантаж.

Всем была глубоко безразлична девочка, которой недавно исполнилось шестнадцать. Мать которой убил маньяк, несостоявшийся отчим которой вместе с ней ходил к Яне и не делал вид, что можно жить дальше.

Нора тоже всем глубоко безразлична, она это знала. Но всем хотелось сделать доброе дело, которое им ничего не стоило. Заставить ее, предупредить, образумить.

Всем хотелось, чтобы вся ее следующая жизнь была хоть немного из за них.

– Весна настала, Нора, – сказал он, выдыхая сизый сигаретный дым в ворот бежевого свитера. – Если бы ты была персонаж детектива – тебя убили бы именно сейчас.

На окне засыхала лиловая герань. За спиной Горзоева тускнел стеллаж, забитый собраниями классиков с неразрезанными страницами.

– Я сдам интервью в конце недели, – сухо сказала она.

– Тоне она сказала, что воровала таблички, чтобы на какую то стену прикрутить, – бросил он ей в спину. – Врет.

– Конечно, врет, – вздохнула Нора.

…

Инна грела руки о чашку капучино, безнадежно испорченного корицей, и гоняла в уголке губ незажженную сигарету. Нора молча пялилась в стакан кубы либре и почему то чувствовала себя предательницей.

Девчонка щурила темные глаза и без конца поправляла рукава широкой белой рубашки. Нора видела нацарапанные на ее запястьях петли сердечки логотипа HIM, выжженную гранату Green Day и портаки с кривыми крыльями Placebo, но не знала, что ей делать. Она почти не общалась с гостями Яны. Она ни к кому не привязывалась. И ходила к ней только потому что они с Яром были уверены, что Яна что то знает об убийствах. А теперь ей почему то нужно разговаривать с девочкой подростком, у которой крик о помощи написан на исцарапанных лезвием запястьях и намертво залит лаком в безумном начесе.

– Яна пропала, – наконец хрипло сказала Инна. – И Лем пропал.

– Она не пропала, она живет в прокате, – сказала Нора, нехотя приложившись к коктейльной трубке. Кола искрилась ромовой горечью, и Нора даже удивилась – она ждала теплой бурды с водкой.

– Из проката. И Лема нигде нет – ни на рынке, где он кассетами барыжил ни… Никто не справляется, Нора.