Туалетный столик Рады был накрыт все той же пленкой. Под ней – все те же рассыпанные шпильки, флаконы и открытые румяна. Расчески не было. Он поискал в ящиках. Среди потрепанных книг, мятой бумаги и рваных кружевных перчаток нашел щетку, в которой запутались несколько волосков. Хотел забрать, но вспомнил, что Рада будто бы просила гребешок.

– А разница большая, да? – с сомнением пробормотал он, разглядывая щетку, но потом все таки вернул ее на место.

Гребень нашелся на книжном шкафу – Яр случайно заметил его белых хребет между корешков неплотно стоящих книг. Золотистый корешок томика японской поэзии и черный биографии Марка Шагала складывались в треугольник.

Яр достал гребешок – деревянный, с вязью выжженных цветов. Сунул в карман. Долго разглядывал треугольник темноты между книгами.

«Яна сказала бы, что это тоже Черный вигвам», – мелькнула дурацкая мысль.

– Апчинскую дарил мне отец Рады, – глухо сказала Надежда Павловна за его спиной. – Там хорошая подборка репродукций.

– Что?

– Апчинская. Написала про Шагала, – устало сказала она, указывая на полку. – Меня всегда раздражала эта книга. У нее дисгармоничная обложка.

– Почему же не выбросили?

Лицо Надежды Павловны исказило смирение.

– За что посадили ее отца? – спросил Яр. У него ведь была еще одна роль: «это ты ее убил». С чего бы отказываться от преимуществ, которые она давала.

– За что… – повторила она. Провела кончиками пальцев по щеке – будто сама себя утешала. – Он убил ребенка.

– Его друг сказал, что не убивал.

– Вообще то сначала узнали про склад, – усмехнулась она. – Слушай, я посадила помидоры, помыла окна и перекрасила шкафы на кухне. Осталось перестать открывать тебе двери.

– Так не открывайте.

– Рада тебя любила, – повторила она. – Ее скоро не станет совсем. Память мутнеет, ее вещи становятся просто вещами, музыка, которую она играла – просто музыкой. А ты пока жив.

Яр не стал отвечать. Снял книгу с полки. Обычная была обложка – черная, с прямоугольником репродукции какой то картины. На «какой то картине» пятна складывались в синюю женщину, красную корову и летающие часы. Такое искусство Яр никогда не понимал, даже в качестве обложек для музыкальных альбомов.

– За что он сидел?

Она присела на самый край дивана, чтобы не потревожить небрежно накинутый ярко желтый плед. Сцепила руки в замок.

– Я не буду рассказывать кто, что и где воровал. В основном это была габаритная техника. Артур зачем то в это ввязался. Нет, я знаю, зачем – меня учили, что у мужчины неправильно спрашивать, откуда берутся деньги. И еще что они должны всегда быть. Мне это казалось правильным. Раде нужно было пианино, концертные платья, билеты на конкурсы. Я боялась нищеты. Она тогда была повсюду, карточки, картонные коробки с мороженой курицей на улице, в грязи…

– Я помню, – отрешенно сказал Яр. Слушать про нищее десятилетие ему не хотелось, он и сам мог много рассказать. Он открыл книгу. Черный форзац и белый титульный лист разделял белый гребень вырванной страницы.

– Что здесь было? – спросил Яр.

– Портрет Шагала, – рассеянно отозвалась Надежда Павловна. – Что это такое?..

Яр продолжал перелистывать страницы. Вся книга была изрезана – не осталось ни одной картины, только слова. Но больше ни одной страницы вырвано не было.

– Я должна была спросить, откуда у сторожа склада деньги на Зайлер, – пожав плечами, продолжила она, будто ничего необычного в книге не было, – но я не хотела. Я думала, так и должно быть. А потом договорился не с теми людьми, они вынесли не тот товар… в общем, он сказал, что к нему подошли, когда он забирал Раду с занятий.