«Метрополис» ей украли с кафедры культурологии. История про двух блондинок с одинаковыми лицами, одна из которых была злой и мертвой, а вторая зачем то жила.

Если чему Яна и научилась с тех пор, как умерла ее сестра, так это призывать тени и прятаться от теней.

Она достала из кофра черный бубен и шуршащую костяную колотушку. Медленно вставила кассету в магнитофон, а потом отмотала фильм к середине, молча глядя, как мешаются на экране черно белые кадры, интертитры и помехи.

– Вета, – позвала Яна, остановив перемотку. На экране Вторая Мария щурила обведенный черным глаз. – Вета, ты слышишь?

В прокате стояла сухая тишина. Яна беспомощно обвела взглядом комнату для показов – составленные в углу кресла, стулья и подушки, стеллаж с кассетами и книгами, стены, оклеенные афишами, которые она рисовала и которые ей дарили в местном кинотеатре. Но потом все равно пришлось возвращаться к мерцающему серому экрану. Яна вздохнула и села на ковер. Положила на колени бубен. Встретилась взглядом с той женщиной, которая была мертвой и злой.

Раньше немоту фильма должен был заглушать тапер. Человек и его пианино были единственным голосом, который мог быть у персонажей. Наверное, никто не чувствовал темпоритм фильма так, как тапер.

Это была мертвая профессия, а значит, подходила Яне.

Рада была пианисткой. Может, она бы позвала другие тени, но Яна на пианино играть не умела.

Она нажала зеленую кнопку на пульте, подняла бубен и ударила в первый раз.

Женщина на экране ожила и открыла глаза.

И стал звук.

…

Она не слышала, как пришел Лем, потому что ни его, ни проката, ни самой Яны не существовало. Она стояла там, в толпе, и ее горло было оцарапано криком «Сжечь». Она горела, и дым смыл с нее чужое лицо, а боли не было, потому что оба лица были мертвыми.

Ритм, который она выстукивала, давно остался ритмом только для нее. Только она понимала его логику и рисунок, для других он звучал бы просто несвязным стуком.

Яна не закрывала глаза. Она не знала, моргнула ли хоть раз с тех пор, как начала камлание. Знала, что все люди в этом сером мире с искаженными углами смотрят на нее глазами Веты. Ее собственными глазами.

И все они плачут. Больше ничего не имело значения.

– Яна, ты нам нужна, – донесся откуда то голос Лема. – Яна, ты слышишь?

– А если просто выключить телевизор?

Яна не знала, чей это голос. Знала, что Лем покачал головой – там, в цветном мире, залитом желтым светом. Мире, который она могла увидеть через экран, если бы обернулась. Но она не оборачивалась, только знала, что мир этот есть, и до него нет никакого дела. Настоящий мир – этот. У людей с заплаканными лицами и глазами Веты вскрытые глотки и изрезанные рты.

Иногда наступает темнота, потому что этому миру изредка нужно проваливаться в интертитры. И тогда Яна может прервать стук, ведь для того, чтобы удержаться в темноте, достаточно шороха колотушки.

– Вета, – прохрипела она. – Вета, приведи ее ко мне.

И люди вокруг качали головами.

Обгоревший труп машины на потухшем костре.

Бегущие дети, красивый Фредер, который не может никого защитить от наступающей воды. У всех были глаза Веты, но ни у кого не было ее лица.

– Вета, приведи ее. Я должна сказать… я должна…

Нужно было узнать имя убитой девушки, прежде чем идти искать ее. А может, она теперь не отзовется, ведь в царстве теней носит другое имя.

– Скоро и на меня наденут венок.

И люди с глазами Веты снова качали головами.

– Яна? Я знаю, кто убил Лору Палмер.

Она не знала, чей это голос. Кто то дотронулся до ее ладони.

– Знаешь, Яна? Яр ведь прав.