– Потеплело! Сегодня последний теплый день в году!

И засмеялась. Она смеялась высоко, визгливо, показывая пальцем на экран. Другой рукой она обводила воротник своей водолазки, словно обозначая место разреза. А потом перестала смеяться, ударила ладонью по столу и разрыдалась.

Яр знал – нужно что то сказать. Что то сделать. Увезти Яну домой.

Но ему было все равно. Он стоял, возвышаясь над разоренным столом, и не мог оторвать взгляда от фотографий на экране.

Венок. Зеленая ветровка. Светлые пряди, чернеющий разрез на горле, залитая кровью белая блузка. И лицо, которое вода уже вымыла, но еще не изуродовала. Эта девушка была жива еще несколько часов назад.

Наконец он заставил себя посмотреть на Яну. Она больше не плакала. Сидела, привалившись к плечу замершего отца.

Он не двигался, только механически гладил дочь по голове. Только Диана Викторовна не оцепенела – она теми же плавными движениями надела две розовые рукавицы, открыла духовку и достала противень, над которым разливался густой дым. Поставила противень прямо посреди стола – на тарелки, на жалобно звякнувшие стаканы и опрокинувшиеся чашки, на залитую скатерть – и громко объявила:

– А шарлотка то! Сгорела.

Глава 6. Черно белый вигвам

– Почему их зовут «Офелиями»?

– Потому что они в венках. Пойдем отсюда, холодно.

Рада покачала головой.

Конечно, было холодно. Клетчатое драповое пальто, которое она забрала из дома, когда съезжала, почти не грело. Грел шарф, который отдал Яр. И пара глотков красного вина, которые заставила сделать из своего стаканчика виолончелистка Наташа. Отчетный концерт, который так хорошо прошел. Руки Яра на ее плечах. Вот сколько вещей ее согревали и никак не могли согреть, потому что ей было страшно.

Они стояли в пятне желтого фонарного света, размазанного по тротуару. Мимо проносились машины – белые и желтые вспышки фар в темноте. А на той стороне улицы стоял недостроенный дом, опутанный лесами. Слепая бетонная коробка повернулась к проспекту голой стеной, на которой кто то нарисовал портрет.

Рада ходила сюда каждый день, но сегодня впервые привела Яра.

– Офелия развешивала венки. Первая журналистка назвала ту девушку, Светлану, вилисой, но никто не знал, кто это…

– Я тоже не знаю, – он сжал ее плечи. – С этими убийствами все с ума посходили. Какие вилисы, какие Офелии? Можно подумать, этого психопата ловят, чтобы в театр позвать работать.

– Я бы на месте худрука Драмы такого сотрудника не упускала, – неловко улыбнулась она. – Мне страшно, Яр. Посмотри на нее.

Женщина, нарисованная на стене, улыбалась разрезанным ртом. Вокруг – тысячи цветов, похожих на брызги крови. У нее белые волосы и пустые глазницы.

Словно городу поставили могильную плиту, а никому нет дела.

– Хочешь – давай уедем, – легко предложил Яр. – Ты даже концерт отыграла.

– А твоя работа?

Он пожал плечами. Рада закрыла глаза и сделала шаг назад. Прижалась к нему спиной, и он сомкнул борты пальто, словно обняв ее серыми крыльями.

– Поехали, – неожиданно для себя сказала она, так и не открыв глаза. – Поехали отсюда, куда угодно.

– Хорошо.

Бабушкина дача стояла запертой много лет. Далеко далеко за городом, грядки поросли одуванчиками и мятой, голубая краска на закрытых ставнях превратилась в драконью чешую. Можно уехать туда, зажечь свет, затопить печь и распахнуть окна. Выбить из ковров пыль и постирать занавески.