Когда Тарзан очистил остатки кожи со своих запястий, Нкима, прыгая вверх и вниз и дико жестикулируя, высказал ряд неприятных вещей о Джад-бал-джа и его родословной. Джад-бал-джа заревел на маленькую обезьяну, и взбежал вверх по дереву, словно пуля, и продолжил ругаться уже оттуда, укрываясь за толстой веткой.

Тарзан медленно вытянул шею. Он посмотрел на сердитого Нкиму и рассмеялся. — Храбрая обезьянка, — сказал он.

Лев зарычал. Тарзан посмотрел на Джад-бал-джа. — Я понимаю, старина. Я тоже голоден. Ешь.

Джад-бал-джа склонился над трупом буйвола. Он схватил его за голову со своими большими челюстями и начал поедать мягкие и сладкие части его морды, вскоре повернувшись уже к нежному подбрюшью, которое лев вскрыл и выпотрошил своими острыми клыками.

Непосредственно перед тем, как солнце опустилось в джунгли, и наступила ночь, Тарзан сам, словно демон, понюхал воздух. Пахло сыростью и угрозой. Тарзан обратил свое внимание на деревья. Верхушки качались, хотя там не было видно никаких животных. Нигде не было даже птиц.

Приближался шторм. Плохой.

Тарзан решил перекусить. Он опустился на колени рядом с Джад-бал-джа, зачерпнул пригоршню теплых внутренностей из распоротого чрева буйвола, и принялся жевать, смакуя теплую кровь. Когда он наелся досыта, то поставил ногу на труп Горго, схватил одну из его ног, и начал тянуть и выкручивать. Потребовалось некоторое время, но, в конце концов, кость треснула, а сухожилие порвалось, и Тарзан рывком вырвал ногу зверя. Это было грубое, кровавое оружие, но он будет служить, пока он не сможет сделать что-то лучшее. И здесь всегда было дополнительное преимущество. Это было мясо.

Тарзан снова принюхался. Влажный аромат пропитал джунгли, скрывая большую часть запаха Уилсона и других, но для Тарзана этого было достаточно, чтобы выяснить, что они направлялись в сторону отряда Хенсона.

— Вперед, — Тарзан призвал Нкиму и Джад-бал-джа, и, не дожидаясь подтверждения их ответа, сам перешел на бег рысью.

Джад-бал-джа оторвал последний кусок от буйвола, а затем, с мордой, красной от крови, и языком, облизывавшим усы, последовал за ним. Через мгновение и Нкима, помчался с воплями вслед за ними, протестуя из-за того, что он так ничего и не смог поесть.

Уилсон сделал паузу и вытащил фонарик из своего мешка. Он посветил им вниз по тропе. — Мне не нравится это, — сказал он Кэннону. — Как-то слишком темно. Начинается буря. Я думаю, что мы сбились с пути.

— Разве я не говорил об этом, — сказал Кэннон. — Мы потерялись, как гусей.

— Гуси, — сказал Уилсон.

— Что?

— Неважно.

Хант и Смолл стояли близко друг к другу в темноте, наблюдая, как Уилсон светит вокруг фонариком. Хант подумал, что теперь могло быть самое время, чтобы прыгнуть на Уилсона и Кэннона. Если бы он только смог подать Смоллу знак, чтобы тот понял то, что они должны сделать.

Он вспомнил, как ранее легко Уилсон сбил его с ног ударом кольта 45-го калибра. Даже внезапное нападение не было бы достаточным, когда самый трудный бой, что он когда-либо проводил, проходил на теннисном корте. И даже тогда он проиграл. Что касалось Смолла, ну, тот был не намного лучше, если вообще был лучше хоть кого-то.

Возможно, для борьбы с этими скотами это был не такой уж и хороший план, в конце концов.

«Господи», — подумал Хант, — «жизнь это ад, когда вы живешь как слабак и трус. Что бы Джин подумала о нем?»

Скорее всего, она была бы той, кто прыгнул бы на них, выиграв или проиграв. Это было в её характере. Твердолобая. Уверенная. Красивая.

И она думала, что он идиот.

Он был рад, что она не могла его видеть сейчас.