|
И только я, будучи оригиналом, сижу на той, что выходит в парк. Но ведь и я ничего не увидел. Вы заметили, в парке есть где укрыться - деревья, пальмы, кустарник. Стой себе преспокойненько и жди, покуда мадемуазель не пройдет мимо. А она должна была пройти. Идти улицей гораздо дальше. Мадемуазель Ник Бакли, она ведь из тех, что вечно опаздывают и бегут кратчайшей дорогой. - И все же это страшный риск. Его могли заметить, а на случайность тут не свалишь. - Да, на этот раз уж не случайность... нет! - Вы что-нибудь имеете в виду? - Нет, ничего... одна идейка. Возможно, она подтвердится, а может быть, и нет. Пока что мы ее оставим и возвратимся к тому, о чем я говорил, - к необходимому условию. - В чем же оно состоит? - Право же, Гастингс, вы могли бы сказать это сами. - Мне не хочется лишать вас удовольствия продемонстрировать, насколько вы умнее меня. - Что за сарказм! Ирония! Ну ладно... Вот что бросается в глаза: мотивы преступления не очевидны. Иначе, что и говорить, риск был бы чересчур велик. Пошли бы разговоры: "Мне кажется, это такой-то. А где такой-то был во время выстрела?" Э, нет, убийца - вернее, тот, кто хотел им стать, - конечно же, скрывается в тени. И вот это-то меня и пугает, Гастингс! Да, я боюсь, боюсь даже сейчас! Я успокаиваю себя: "Их ведь там четверо". Я говорю себе: "Пока они все вместе, ничего не случится". Я говорю себе: "Это было бы безумием". И все время боюсь. А эти "случайности"... Мне хочется разузнать о них поподробнее. Он резко повернул назад. - У нас еще есть время. Идемте улицей. Парк ничего нам не дает. Обследуем обычный путь. Мы вышли из центральных ворот отеля, повернули направо и поднялись по крутому холму. На его вершину вела узкая дорога, и надпись на изгороди гласила: "Только к Эндхаузу". Мы воспользовались этим указанием, и через несколько сотен ярдов дорога круто повернула и уперлась в ветхие, давно не крашенные ворота. За воротами, по правую руку от входа, стоял домик. Он занятно контрастировал с воротами и запущенной подъездной аллеей. Домик был окружен опрятным, ухоженным садиком, оконные рамы и переплеты были недавно окрашены, на окнах висели чистые, яркие занавески. Какой-то человек в выгоревшей норфолкской куртке возился у клумбы. Когда ворота скрипнули, он выпрямился и глянул в нашу сторону. Это был мужчина лет шестидесяти, ростом не меньше шести футов, крепко сбитый, с загорелым, обветренным лицом и почти совершенно лысый. Его голубые глаза оживленно поблескивали. Он показался мне симпатичным малым. - Добрый день, - приветствовал он нас, когда мы проходили мимо. Я ответил ему и, шагая дальше, все еще чувствовал на спине его пытливый взгляд. - Хотелось бы знать... - задумчиво произнес Пуаро. И замолчал, так и не соизволив сообщить мне, что именно ему хотелось бы узнать. Эндхауз оказался большим, угрюмым домом, который почти совершенно скрывался за деревьями; их ветви касались самой крыши. Нам сразу бросилось в глаза, что дом запущен. Прежде чем позвонить, Пуаро окинул его оценивающим взглядом. Потребовалось приложить поистине геркулесово усилие, чтобы старомодный звонок издал хоть какой-то звук, зато, раз задребезжав, он еще долго заливался унылым, жалобным звоном. Нам отворила женщина средних лет. "Приличная особа в черном" - вот слова, которые приходили на ум при взгляде на эту респектабельную, в меру угрюмую и предельно безразличную ко всему горничную. |
