— Случайно, — ответил я.

— Не надо, Конев, ля-ля! Ничего в жизни случайного нет. Всё в жизни определено от сих — и до сих. А если ты за рамки выхлестнулся, то держи ответ. В отряде я случайностей не потерплю. Не отлынивай от работы, не нарушай режим и освободишься по половине срока. Это и тебя касается, Бывалин.

Лейтенант поднялся со стула. Вслед за ним встали и мы.

— Сейчас шагом марш переодеваться и в отряд, — сказал Зубов. — Вот туда, — он указал в окно, и мы увидели барак, возле которого толпились одетые в чёрное люди. — Ты, Конев, сразу зайдёшь ко мне, я тебе дам поручение.

— Какое поручение?

— Лишних вопросов не задавай. Стенгазету надо сделать. Или ты забыл, что скоро октябрьские праздники?

— Так я рисовать не очень. Могу ещё лепануть кого-нибудь, хоть вас.

— Ну, до меня ещё дойдём, — улыбнулся Зубов. — Сначала я тебя слеплю. А рисовать, не ври, ты умеешь, а не умеешь — научим, не захочешь — заставим!

В хозчасти, отстояв очередь, мы получили кирзовые сапоги, портянки, нижнее белье, хлопчатобумажные робы, телогрейки и шапки. Всё это было ношенным и застиранным, воняло санобработкой.

Кладовщик обладал наметанным глазом и сразу определил, что мы новички в заведениях подобного рода, поэтому не церемонился с нами: выкинул вещи и захлопнул деревянное окошко.

Мы стали переодеваться, но Бывалин утонул в своей робе, а мне она была коротка. Сапоги старику были велики, он резонно заметил, что скоро зима и пара лишних портянок ногам не повредит.

Я нерешительно постучал в окно.

— Урод! Размажу по стенке! — заорал обмундировщик и с треском захлопнул окошко.

— Ты бы, мил человек, не ругался, а вошёл в положение, — сказал Ерофей Кузьмич. — Ну, ладно у меня на вырост одежда, я согласен, а он-то не усохнет, имей совесть.

Окно резко распахнулось, и из него вылетел свёрток, перевязанный крест на крест брючным ремнём.

Переодевшись, мы вышли на улицу. Было солнечно и морозно. Деревья стояли опушенные белым, чутким, опадающем при малейшем шорохе, инеем. Было тихо, и наши сапоги глухо стучали по заледеневшей земле. Здание, в котором нам предстояло жить, было одноэтажным кирпичным бараком с пристроенным к нему деревянным тамбуром. Возле входа стояла врытая в землю бочка с окурками. На торце здания во всю высоту каким-то лечившимся здесь художником был нарисован плакат: огромная бутылка с водкой, откуда выползал разъярённый зелёный змий.

— Где отряд лейтенанта Зубова? — спросил Бывалин у мужиков, куривших возле входа.

— Здесь, Ерофей Кузьмич! Здесь дорогой! — засмеялся высокий парень в надвинутой на лоб ушанке, и мы узнали в нём Костю-хоккеиста. — Пошли, я сегодня дежурный, так и быть местечко по блату организую. У нас здесь, как в плацкартном вагоне, — пошутил Костя, открывая дверь в казарму, откуда на нас пахнуло кислятиной. — Двухъярусная система, и низ, как всегда занят, вот только одно местечко.

— Это для Ерофея Кузьмича, — сказал я. — Старикам везде у нас почёт.

— Ну а ты выбирай любую свободную верхнюю. Для вещей вон тумбочка. Шило-мыло и прочая чепуха.

Вошёл лейтенант Зубов, и Костя встал навытяжку.

— Товарищ лейтенант! Вновь прибывшие Конев и Бывалин устраиваются на новом месте.

— Пускай гнездятся. Бывалин!

— Здесь я, — ответил Ерофей Кузьмич.

— С понедельника в хозчасть! А ты, Конев, на завод в первую смену. А сейчас ко мне, получишь бумагу и краски.

В кабинете начальника отряда работал телевизор.