— Сволочь! — Зинка сбросила с себя одеяло и восстала передо мной во всей своей ожесточённой наготе. — Мерзкий дурак! Счастье! Любовь! Высшие соображения выкладываешь, пустышка! Да, пустышка! Нуль! Порядочности в тебе, честности не найти, хоть с огнём ищи. Единение, любовь, счастье! Уж ладно бы просто отряхнулся да ушёл, нет, тебе нужно ещё поизмываться, повыламываться!

Зинка упала на кровать ничком, и её плечи, усыпанные золотистыми веснушками, забились в частой дрожи. Я стал её целовать. Она не вырывалась. И была пронзительная сладость в этих солоноватых от слёз поцелуях.

«Вахтовка» машиноиспытательной станции по утрам уходила от автовокзала. Расставшись с Зинкой, я выскочил из подъезда её дома и побежал на центральную улицу города, где на остановке собирались наши сотрудники, жившие в этом районе.

Метель утихомирилась, было тепло, снег скатывался с крыш, и по оттепельному утру было видно, что он пролежит не дольше полудня, растает и наделает грязи. Уже сейчас в густой снежной жиже чётко отпечатывались следы людей и колёса автомашин.

Автобус ещё не пришёл, и я облегчённо вздохнул. Меня ещё не покинуло радостно-возбуждённое настроение от пережитого, и грудь распирала бесшабашная весёлость, с которой, к сожалению, нельзя было поделиться с другими.

Скоро мы были на окраине города. Немятый чистый снег, искрясь разноцветными брызгами молодого солнца, простирался по обе стороны шоссе.

О Зинке я старался не думать, но в душу неотвязно лезла тоска о чём-то безвозвратно потерянном. Тогда я ещё не понимал, что моя жизнь в эту ночь сдвинулась с мёртвой точки и понеслась неведомо куда. Всё решила, всё предопределила случайность, а не какая-то там судьба или чья-то воля. Случайность произвела нас на свет, и случайность столкнула нас друг с другом, дав малую толику удовлетворения иллюзией счастья и обещая в будущем разочарование и высасывающую душу неудовлетворённость всем, что есть вокруг. Таков мой путь — и другого ничего нет. А может всё-таки есть, и зовут её Валентина? Я ведь уже заранее знал, что выйдя из автобуса, встречусь с ней и буду стараться не отводить своего блудливого взгляда от её грустных вопрошающих глаз. Она ничего, конечно, не скажет, только вздохнёт и уйдёт в лабораторию. Валя когда-то была для меня всем, моим вторым я, светлой половиной моей души, от которой хочется подчас спрятаться, забиться куда-нибудь в нору, чтобы никогда не видеть себя целиком. Особенно сейчас.

Время многое вымывает из памяти, и в ней остаётся лишь малая толика от того, что когда-то населяло прошлую жизнь. Но это немногое оставшееся уже незабвенно. Время отшлифовало его до ослепительной ясности и заставило сиять эти крупицы воспоминаний всеми гранями, как сияют лучи солнца в слезинке, набежавшей на ресницы ребёнка. И, вспоминая детство, я перебираю отточенные памятью дни, будто играю в разноцветные отполированные водой камушки, сидя на берегу реки. И в изумлении рассматриваю себя.

Тогда ещё возраст не провёл между нами разграничительную черту, и мы были просто детьми. Старые фотокарточки ещё и сейчас напоминают мне о том времени. Я стою в коротких штанишках на одной лямке через плечо — круглая рожица, ровно подстриженная чёлка, на ногах сандалии. Рядом Валя, тоненькая, голенастая, на щеках густая россыпь веснушек и две упругие косички на весу. У каждого из нас в руке по яблоку. Прямо-таки Адам и Ева в райском саду детства.

Я люблю перебирать старые фотографии и могу заниматься ими часами. Вот первый класс. В центре снимка наша учительница Лидия Александровна. Помню, она страдала бронхиальной астмой, и нас страшно пугали приступы, когда начинала она вдруг начинала задыхаться.