«Собственно, она неплохая девчонка, — думал я. — Но что меня останавливает? Она мне нравится, она красивая, добрая. Так что, я бегу от неё или от судьбы?»

На улице похолодало. Зинку начала бить мелкая ознобная дрожь, и она плотно взяла меня под руку. Мы медленно шли по улице, охваченные предчувствиями, которые с трудом переводятся на человеческую речь, а если и переводятся, то сразу теряют половину своего смысла и силы.

Крупные влажные звёзды висели прямо над нами почти на уровне затуманенных морозом фонарей. И от этих безмолвно звучащих звёзд, от заиндевелых веток тополей, от воздуха, пропитанного морозом, хотелось петь и плакать, потому что вдруг пала стена одиночества, которой окружала нас жизнь и которой окружали мы себя сами, и воцарилась нерушимая тишина, внезапно захватившая и объединившая нас.

— Поцелуй меня, — сказала она.

Звёзды отразились в её глазах, запрокинутое вверх лицо побледнело и застыло, на нём жили только губы, горячие и вздрагивающие.

Мы долго стояли, прижавшись друг к другу. Зинка плакала. Горячие слёзы текли по её холодным щекам, она не вытирала их, а только слизывала с губ.

— Ничего, ничего, — шептала она. — Это я так, просто так. Сейчас пройдёт. У меня сегодня день рождения, понимаешь, и никто меня не поздравил. Даже ты… Мама уехала в командировку.

И мы пошли к ней.

Ночью повалил густой и липкий снег. За какой-то час на улицах выросли сугробы, а снег всё шёл и шёл плотной шатучей стеной. Я стоял возле окна и смотрел на улицу. Медленно рассветало. Серый свет прорезывался сквозь метель неуверенными зыбкими волнами, будто наощупь, выхватывая из хрустящей полумглы деревья и дома.

Мне нужно было уходить, но я медлил. Зинка сидела на кровати, закутавшись до подбородка в одеяло, и ждала, что я скажу.

— Прости, Зина…

— За что?

Она подняла на меня измученные бессонницей глаза.

— Понимаешь, как бы это сказать, — я зашагал по комнате, не зная, куда деть руки, размахивая ими, потом скрестил на груди, спрятав ладони под мышки. — Понимаешь, я сейчас в растерянности. Я сейчас думаю, вернее, пытаюсь думать о том, вернее, о той безумной, иначе не назовёшь, о той безумной силе, которая сшибла вчера нас, бросила нас друг в друга.

— Зачем ты ищешь оправдание? Ты ни в чём не виноват. Я так хотела.

— Ты ошибаешься, Зиночка! Просто мы, даже не мы, а какие-то наши предки в тридесятом колене потеряли друг друга, и вот с той поры ищут. И когда им покажется, что они встретились, то это и есть любовь. Но, в конце концов, мы ищем не только любовь, а счастье, которое и заключается в высшей потребности соединиться друг с другом, ведь счастье в единении людей. Если люди, все вместе взятые, и имеют одну всеобщую глубинную мечту, так это стремление человечества слиться в конечный атом. Вот тогда и будет это полное счастье и полная любовь.

— А пока у тебя, значит, не полная?

— Понимаешь, Зинуля, всё хорошо, мне с тобой очень хорошо, очень, даже очень-очень! Но я плохой человек. Я люблю тебя и могу любить другую. — Мне захотелось пошутить, я, кажется, даже хихикнул, но то, что я сказал, затем, было дико и нелепо. — Понимаешь, у меня сердце, как гостиница «Россия» — на две тысячи номеров, а занятых нет.

Досужим трепом я хотел, как дымовой завесой, прикрыть неизбежное расставание и ни в коем случае не дать Зинке надежды на дальнейшее развитие наших отношений, но в ней проснулась кошачья настороженность и недоверчивость. Я хотел поцеловать её, она недовольно отвернулась и закрылась с головой одеялом. Но на меня это не произвело никакого впечатления.