5

Почти до тридцати лет дожил я без особых надежд и планов, словно катился по наезженной колее: утром на работу в аккумуляторную, включаю дистиллятор, чтобы вода была, и за книжки, вечером — в институт. Меня не трогали, не тормошили. На машиноиспытательной станции, попросту — МНС, тракторы, комбайны все новые, и для меня работы было немного.

В своём закутке я устроил письменный стол, поставлю аккумуляторы на зарядку и готовлюсь к занятиям в институте.

Начальник мастерской порой заглянет, потопчется на пороге и смоется по своим делам. Иногда Коля заходил, столяр. Фантастической смекалки был мужик на всякие шабашки.

Глухонемой кузнец Клим заходил. Вот, собственно, и весь круг моих приятелей.

А за окном весна стала проклёвываться. Воробьи зачирикали, солнышко в лужах отразилось. А тут ещё Валя, откуда ни возьмись, объявилась, в лабораторном корпусе стала работать. Мне интегральные схемы надо зубрить, а у меня к ним никакого интереса. Возьму книгу, а удержать не могу. Брошу на стол и начинаю ходить из угла в угол.

В окне серость, на потолке сырость, в углах плесень — зачем живу?.. И в душе пустота стала расширяться, вроде бы малюсенькая сначала была, с напёрсток, а потом, чувствую — в груди яма и ветер.

С аванса взял две бутылки «перцовки» и сначала зашёл к Николаю. Он как раз дрелью клей «БФ» прокручивал, чтобы употребить вовнутрь.

— Брось своё безнадёжное дело, — сказал я столяру и поставил бутылку на верстак.

Но он был настойчивый, стервец. Вытащил сгусток какой-то дряни на палочке из банки, остаток слил в литровую банку и поставил в тумбочку.

— Давай бочки делать, — сказал он. — На посёлке каждая баба бочку с руками оторвёт. Я уже фрезу заказал, чтобы клёпку гнать.

— Слушай! — сказал я. — Что-то тягостно мне, прямо душу всю высасывает.

— Это у меня было, — вздохнул Николай. — Когда первый срок доматывал. Один мужик помог. Ты, говорит, спрячься где-нибудь и поплачь.

— Ну и как?

— Залез в обед на крышу, пока бригада в карты дулась, выревелся и спокойно досидел.

— Но я ж не в тюрьме.

— А какая разница? — изрёк столяр, опрокинув вслед за мной стакан «перцовки». — Как в песне поётся: нынче здесь, а завтра там. Бабу тебе надо. Живёшь один, вот дурь и прёт, согнать её некуда.

— Ладно, философ! — засмеялся я. — Лакай свой бээф, а я к Климу зайду…

В мастерской самое обжитое место — кузница. В просторном общем помещении, от одних полуразбитых ворот до других, гуляют острые, как комариные жала сквозняки, на полу бугры осклизлой грязи, натекшей из-под тракторов, а в кузнице — благодать! Попыхивает горн, пахнет угольной пылью, стучит молот. В мастерской есть курилка со столом, оббитым нержавейкой, чтобы слышнее звучали костяшки домино, но мужики предпочитают курить в кузнице. На целый день прикипают к берёзовым чурбакам, которые вместо табуреток стоят вдоль прокопчённой стены, пока начальник не турнёт их к трактору или комбайну.

В кузнице Клим был не один, а с Федькой, который только и выжидал момента, чтобы плюнуть на наковальню. Это была шутка, но Клим злился страшно, потому что при ударе раскалённого железа на влажном месте происходил резкий взрыв, и это больно било глухого кузнеца по слуховым перепонкам.

И в этот раз Федька, плюнув на наковальню, подвинулся ближе к двери.