Мириам охнула, почти неслышно, будто поперхнулась воздухом. Ее глаза увлажнились, помутнели, как стекла, которые запило дождем. Она несколько раз моргнула, пытаясь удержать слезы, но слезы ее не послушались и потекли по лицу.

– Этого не может быть. – Она покачала головой. – Я не хочу выходить замуж за Аарона дважды. Я не вынесу ваших попыток стать им ради меня. Я себя возненавижу. – Она смахнула слезы рукой. – И вас тоже возненавижу.

Она попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась, и она отвернулась от меня и открыла дверь.

У меня не было сил окликнуть ее. У меня не было сил пошевелиться, чтобы удержать ее. У меня не было доводов, чтобы опровергнуть ее слова. У меня было только горячее сердце, а одного этого, я знал, было недостаточно для света и для Мириам. Я смотрел, как она спускается вниз и протягивает человеку за стойкой монету, чтобы он нанял ей экипаж.

Мне ничего не оставалось, как позвонить в звонок и велеть принести бутылку вина, с помощью которого я надеялся смыть вкус губ Мириам.

На следующее утро моя голова и сердце болели с одинаковой силой, но эта боль заставляла меня действовать.

Я снова отправился в дом Блотвейта, полный решимости, что на этот раз я поговорю с ним, желает он этого или нет. Я ждал у дверей несколько минут, пока не появился его обшарпанный слуга. Он взглянул на меня, узнав человека, которому было отказано полдюжины раз.

– Мистера Блотвейта нет дома, – сказал он.

– Разве мистер Блотвейт не сказал тебе, что для меня он всегда дома? – сказал я, протискиваясь мимо него. – Думаю, ты будешь рад, что я не принял отказ серьезно.

Я уверенно двинулся вперед, быстро, но без особой спешки, однако слуга опередил меня и загородил мне дорогу. Мне это надоело, и я его отпихнул, на этот раз довольно сильно, и он ударился о стену. Больше он не был мне помехой, и я направился в кабинет Блотвейта. Я постучал один раз и открыл дверь. Тот сидел за письменным столом, блестя бритым черепом. Парик висел позади на крючке, а Блотвейт неистово писал что‑то на листе бумаги, двигая бледной, покрытой венами головой вверх‑вниз.

– Уивер. – Он на миг поднял голову, не переставая писать. – Вторглись силой, да?

– Да, – сказал я, подошел к столу и встал рядом. Я но стал садиться.

Блотвейт еще раз поднял голову и наконец отложил перо.

– Вы недалеко уйдете, если будете позволять слугам и другим мелким людям, преграждать вам дорогу. Надеюсь, вы не сильно зашибли бедного Эндрю, но даже если сильно, пусть это вас не тревожит.

– Вы хотите сказать, – проговорил я запинаясь, – что приказали вашему слуге не впускать меня, ожидая, что я войду силой, чтобы увидеться с вами?

– Не то чтобы ожидая, но определенно надеясь. У меня привычка испытывать людей, с которыми я имею дело. Пожалуйста, не стойте передо мной. Вы похожи на охотничью собаку. Садитесь и расскажите то, что собирались мне рассказать.

Я сел, слегка озадаченный.

– Вы не были до конца честны со мной, мистер Блотвейт, – начал я.

Он пожал плечами.

Я воспринял это как разрешение продолжать.

– Мне стало известно, что незадолго до смерти мой отец послал вам записку. Я хочу знать ее содержание. Я также хочу знать, почему вы умолчали об этом.

Блотвейт надул губки. Трудно было понять, улыбался он или хмурился.

– Как вам это стало известно?

– От того, кто доставил записку. Он кивнул.

– В записке были сведения, которые, как он полагал, могли нанести большой вред «Компании южных морей».