Слова «твои друзья» неприятно задели Мишу. Ему было глубоко наплевать на Алекса, но судьба Марики была ему небезразлична. В конечном счете она являлась лучшей подругой Лены.

Впервые в жизни Миша чувствовал, что делает что то такое, за что ему стыдно смотреть в глаза человечеству.

«Лена меня никогда не простит, если узнает, что я стукач», – мысленно паниковал он.

А если на факультете узнают? Стукач – это ведь хуже прокаженного, хуже вора, который крадет у своих.

Ему вдруг вспомнилось, как в школе они объявили бойкот одной девчонке ябеде. Миша уже забыл, в чем именно заключалась ее вина, но жалкая сутулая фигурка отщепенки навсегда осталась в памяти. Ее даже не дразнили – разговаривать с ней считалось невероятно позорным. Ее просто били, задирали ей юбку и подкладывали в портфель всякую дрянь. Каждому хотелось отличиться и показать, как он презирает и ненавидит стукачку.

Потом эта девочка наглоталась каких то таблеток и ее едва откачали. Но она уже не вернулась в свою школу – родители увезли ее в другой город.

Как же Мише хотелось все бросить, вернуть все в те золотые времена, когда он еще ничего не знал о работе первого отдела. Но как это сделать, он не имел ни малейшего понятия. Прийти и заявить Петру Ивановичу: «Я увольняюсь»? А что, если он не захочет его отпустить? Ведь Миша собрал компромат не только на Алекса и Марику, но и на себя: вон рапорты за его подписью – в серой папочке хранятся.

«На меня теперь тоже можно влиять , – с ужасом осознал он. – Пригрози мне разоблачением, и все – тут же стану как шелковый».

Такие мысли заставляли Мишу обливаться холодным потом. Он не мог потерять свое общественное положение, не мог потерять Лену. Но именно поэтому он не мог порвать с первым отделом.

…Когда похолодало, они стали встречаться у Лены дома. Ее квартира была особой: когда то, еще до революции, в ней жила знаменитая оперная примадонна. От нее остались потемневший комод, стулья с бамбуковыми ножками и большое зеркало в резной раме.

Мише нравилось разглядывать Ленино отражение в этом зеркале. Она подходила к нему, голая, расчесывала волосы, а ему было видно и ее спину, и большую грудь, и живот с темным треугольничком волос внизу.

– Не смотри на меня! – отмахивалась от него Лена. – Ты же сам говорил, что тебе не нравится, когда я нагишом!

Она тянула на себя халат со стула. А Миша нарочно не давал.

– Раньше не нравилось, а теперь нравится.

В эти часы Миша чувствовал себя как солдат, прибывший в отпуск с фронта. Вот сейчас, в данный момент, он счастлив, а завтра у него не будет ни любимой женщины, ни теплого дома. Он уже убедил себя, что рано или поздно Лена узнает о его грехах, и тогда все рухнет.

«Женюсь! – с отчаяния решил Миша. – Как жена она все будет воспринимать по другому».

Любовь, страх, запоздалые сожаления – все слиплось в его сердце в один комок. У него ничего не было: все его имущество составлял тощий чемодан, матрас и полка с книгами. Он пока не работал, квартиры не предвиделось, как и на что содержать жену – непонятно.

Но Миша уже не мыслил своего существования без Лены. Он ложился спать и представлял, как она снимает с себя свой голубой халатик. Он просыпался среди ночи и видел перед собой ее лицо. И как мучительно для него было каждое расставание!

В канун Дня седьмого ноября он подошел к Лене:

– Слушай, я должен тебе сказать нечто важное.

– Прямо сейчас?

– Ну да!

– Давай не сегодня, – попросила она. – Поехали после демонстрации ко мне на дачу. Там и поговорим.

…Анжелика пребывала в самом мрачном расположении духа.