Ни Света, ни Антон ничего не должны были знать о его существовании. Но даже не это удерживало Марику от того, чтобы позвать Алекса в гости: ей было стыдно за свой дом. Она жила в коммуналке, у нее не было ни ковра, ни шкафа с позолоченными чашками, и даже телевизор у нее был старенький престаренький, доставшийся в наследство от тетки.

«Как я могла пригласить его к себе тогда, перед посольством? – в ужасе думала Марика. – Ведь он наверняка решил, что мы какие нибудь убогие босяки. Ладно хоть он в комнаты не прошел!»

Ох, как было бы чудесно, если б у нее была отдельная квартира! Никто за тобой не следит, никто не выспрашивает: «А кто это, а что это?» И потом, в своей квартире все можно было устроить по своему: никаких тебе Антоновых велосипедов в прихожей, никаких грязных тряпок на раковине, никакого запаха нафталина от бабы Фисиных пальто.

Так, собираться, собираться!

Как и всякий комсомолец, Жека Пряницкий был отягощен общественной нагрузкой. Общество не хотело, чтобы он жил сам по себе, и потому регулярно заставляло его делать что нибудь хорошее, нужное и ужасно скучное.

Все началось еще на первом курсе: Жека прочитал объявление о наборе солистов в университетский вокально инструментальный ансамбль и пошел на прослушивание. Что греха таить, по дороге он вполне реалистично представлял себя на месте Валерия Леонтьева или Льва Лещенко. А что, ведь здорово – стоишь на сцене, поешь.

– В хор! – был суровый приговор музыкального руководителя.

Хор не вписывался в Жекину картину мира, и ходить на репетиции он категорически отказался.

Через пару недель его отловил секретарь комитета комсомола:

– Ты почему не выполняешь комсомольское задание?! Сам записался в певцы, а теперь людей подводишь.

Жека вжался в стенку.

– Так я хотел в солисты…

– Все хотят в солисты. А в хоре кто петь будет? Иди, а то стипендии лишим!

На репетиции Жека решился на саботаж: громко и с выражением он гудел на одной ноте, надеясь, что музыкальный руководитель не выдержит и выгонит его.

Как же!

– Вот что, голубчик, – сказал седовласый артист, – я попрошу вас впредь не петь.

– Так мне больше не приходить? – возрадовался Жека.

– Нет нет. Вы нам очень нужны для массовки. У нас и так юношей мало. Так что вы просто стойте и открывайте рот.

Так Жека превратился в хоровую декорацию.

Только через год он сумел придумать, как избавиться от этой напасти: знакомая врач написала ему справку о редком заболевании среднего уха, при котором недопустимы повышенные звуковые нагрузки.

Но не успел Жека вздохнуть свободно, как на него свалилось очередное несчастье: гады однокурсники выбрали его членом редколлегии.

– У тебя, Пряницкий, дома есть фотоаппарат, – задушевно сказал ему Миша. – Неужели тебе его жалко для общественности?

Да не фотоаппарата было жалко Жеке! Его бесило, что кто то смеет распоряжаться его временем и силами! Только признаться в этом он не смел.

– Будешь у нас штатным фотографом! – объявил Степанов.

С тех пор без участия Пряницкого не обходились ни одни «Веселые старты», концерты и тому подобные мероприятия. Он нарочно халтурил, надеясь списать все на отсутствие таланта, но, как и в случае с пением, это не помогало. Комсомольской организации не нужны были его фотографии; ей нужна была видимость того, что на факультете проводится общественная работа. А районному начальству нужна была видимость работы комитета комсомола. И так до самого верха.

Демонстрацию Жека чуть было не проспал. Вскочил, глядя дикими глазами на будильник. Штаны, майка, свитер, куртка – все было напялено за десять секунд.

– Сына, а бутербродик? – крикнула из кухни мама.