Князь спешился, пошел по кругу, время от времени притоптывая. Пахом тоже громко присвистнул, кашлянул:

    -  Лихо, княже. Ровно на царском дворе.

    -  На царском дворе мостовая из дубовых плашек, - негромко поправил его Андрей. - Здесь же, скорее, паркет получается.

    Дверь дворца распахнулась, и наружу выскочил Еремей в одной косоворотке, выпущенной поверх полотняных штанов, и в войлочных тапочках с острыми носками. На ходу он то надевал, то сдергивал мятую-перемятую красную суконную шапку. Ныне, войдя к Андрею в доверие, он стал приказчиком, серебром распоряжался немалым, а по виду - как был ярыгой, так и остался. Дорогая одежда на нем сидела как-то косо, вечно мялась, седые патлы торчали клочьями, короткая курчавая бородка от самого подбородка задиристо торчала вперед, но спина при этом вечно оказывалась сгорбленной.

    -  Я вот так поразмыслил, - чуть не раздирая шапку, промямлил ярыга. - На дворе как осень аль весна, так слякоть и грязь - ни пройти, ни проехать, ни в сапогах чистых ступить, сколько соломы у крыльца ни кидай. Опять же, после дождя тяжко. Ну, и дозволил себе… Я у князя Воротынского так видел, как письмо твое, княже, два года тому относил. Мостовая, она тяжко и дорого выходит. Хлопотно сие больно, землю всю ровнять, засыпать, трамбовать, выкладывать… А здесь смерды лаги кинули, хворосту, веток, щепы мы набросали на пол-локтя, дабы сырость от земли не поднималась, да доской сверху и покрыли. Хоть малым детям в черевичках круглый год ходить, хоть гостям в сапогах с самоцветами, хоть на карете заезжай - все едино ни соринки не прилипнет. Щелочки тут оставлены, так то дабы вода стекала, не застаивалась в сырость. И не дорого сие стало, а…

    -  Молчи, - вскинул палец Андрей. - Хватит оправдываться. Ты молодец и сделал все отлично. Проси себе награду, какую захочешь. Только подумай хорошенько, чтобы не прогадать.

    -  Ага, - встрепенулся ярыга и наконец-то распрямился, став похожим на приказчика.

    -  Не ага, а благодарствую, тютя! - заехав сбоку, Пахом легонько шлепнул его плетью по спине.

    -  Ой, прости, княже, - испугался Еремей, вцепился себе в волосы, явно забыв, что шапка уже в руке, и принялся торопливо и низко кланяться.

    -  Успокойся, плешь себе устроишь, - хлопнул его по плечу Зверев. - Лучше беги печи топить. Холодно небось в доме.

    -  Через день протапливаю, княже, - замотал головой тот. - Морозу и сырости нигде нет. Вот те крест, нигде.

    -  Беги, сказано, - опять огрел его плетью Пахом и спрыгнул на доски. - А что, и впрямь ладно, княже. Глуп приказчик здешний, но молодец.

    Еремей уже подтрусил к крыльцу, едва не сбив на ходу вышедшую с ковшом женщину.

    -  Пахом, пару человек отправь баню топить, остальные пусть лошадьми занимаются. Тут ныне дворни нет. - Князь двинулся навстречу Саломее, закутанной в шали и платки с ног до головы. Только голубые глаза с длинными ресницами проглядывали в узкую, словно в парандже, щель. Принял ковш с теплым сытом, немного отпил.

    -  Прости, княже, сбитень варить не для кого, - повинилась приживалка. - Оттого и нечем попотчевать достойно. Кабы знать!

    -  Надеюсь, после бани-то найдешь, чем угостить? Не умрем с голодухи?

    -  Как можно, батюшка?! - округлила глаза Саломея. - Сей же час огурчиков да грибков принести могу, рыбки копченой, вина заморского поставить. Погреб полон, токмо и ждет, кто его раскроет. А пока паритесь, и курочек запечь успею, и селедочки почистить, и ветчины зажарить.