Наверстывая время, отряд сразу за воротами перешел на рысь. Холопы мчались впереди, обгоняя повозки и разбойничьим посвистом разгоняя медлительных смердов. Возле яма в Щелково они переседлались, перед Раменским еще раз, но, как ни торопились, дотемна все равно не успели и остались ночевать на постоялом дворе возле зажиточного Павловского посада.

    Дальше тронулись еще до рассвета и через два часа въехали в пределы истинной столицы нынешней Руси.

    За пять лет, прошедшие с последнего визита князя Сакульского в Александровскую слободу, она выросла почти вчетверо. Причем, в отличие от большинства русских селений, пригороды начинались не с грядок и сарайчиков, а сразу с постоялых дворов, обнесенных крепким высоким тыном. Издалека казалось, что уже за версту от новеньких темно-зеленых куполов Успенского и Троицкого соборов стоит настоящая городская стена.

    Однако в начале улицы не имелось не то что ворот, но и простой стражи. Перейдя на шаг, князья стали пробираться по запруженному проулку между идущими встреч друг другу телегами. В отличие от Москвы, праздношатающихся горожан здесь почти не было - только тяжело нагруженные возки, озабоченные ремесленники, спешащие с тяжелыми мешками или кофрами, и бабы, несущие в корзинах купленную для семьи снедь. На полпути к кремлю - назвать иначе окруженную рвом белокаменную слободу язык не поворачивался - уже слышался стук топоров, поскрипывание кранов и веревок. Вокруг резиденции государя продолжалось бурное строительство.

    У ворот слободы гостей ждал сюрприз: четверо монахов, опоясанных саблями и опирающихся на прочные островерхие рогатины, сторожили вход на новенький мост, перекинутый через такой же юный, свежевырытый ров, берега которого до зимы не успели покрыться травкой и теперь скалились сквозь снег оставшимися после лопат мерзлыми глинистыми зубцами. Увидев всадников, божьи дети тут же перекрыли копьями проезд. Лица их были бородаты, суровы и решительны.

    -  Князь Сакульский и князь Друцкий к государю поклон свой принесли. Уважение выказать, думами своими поделиться, - спешился перед монастырской стражей Андрей. - Кто у вас за старшего?

    -  Государь ныне молиться изволит, - мрачно отрезал один из монахов. - Коли нужда у вас в нем большая, вона на излучине съезжая изба стоит. Там писец сидит дьяка Адашева, у него можно грамоту оставить, кто такие, по каковой нужде к Иоанну Васильевичу проситесь. Коли государь соизволит, то до себя пригласит. А проще челобитную оставьте, дьяк в просьбе разберется и ответ отпишет. У царя дел государевых невпроворот, недосуг ему с каждым плакальщиком речи вести. Прождете милости без пользы. За челобитные же Адашев головой отвечает, без решения не оставит.

    -  Ты с князьями знатными речи ведешь, деревенщина, а не с плакальщиками! - повысил голос Зверев, положив руку на рукоять сабли.

    -  А по мне, хоть король датский! Кого Иоанн зовет, тот в слободе свой, а кто сам является - проситель, - не дрогнул монах. - Ступайте с Богом, коли в порубе у ката погостить не желаете.

    Зверев ощутил в душе непроизвольное облегчение и передернул плечами, отгоняя позорные мысли.

    -  Понял, Юрий Семенович, кто ныне при дворе правит? - повернулся он к старику. - Кто решает, кому до царя ходить можно, а кому без надобности? Те, кто четыре года тому к бунту призывали и бояр золотом подкупали, дабы законного правителя отринуть.