-  Да, княже. Мы люди маленькие, с нас хватит и войну меж двумя странами развязать.

    -  Ты передумал?

    -  Я? - приподнял брови Зверев. - Ничуть. «Природой здесь нам суждено… ногою твердой встать при море». Это дело я намерен довести до конца… - Он вдруг явственно ощутил приближение к своей судьбе увешанного сеном куста, обжигающее пламя залпа… и торопливо опрокинул в горло добрый кубок вина. Решительно поднялся: - Прости, Юрий Семенович, устал. Но, как сведения появятся, зови немедля. Отлучаться из покоев я никуда не стану. Даже оденусь для царского приема прямо с утра.

    Решение оказалось мудрым - спозаранку, едва князья успели перекусить в трапезной постоялого двора, как в дверь влетел запыхавшийся смерд и, тяжело дыша, плюхнулся на лавку рядом с холопами, выдохнул:

    -  Боярин… после заутрени… у ворот ждать будет…

    -  Кокорев? - поднялся Юрий Семенович.

    -  У… - кивнул посыльный и устало откинулся на спину.

    -  Идем, Андрей Васильевич. Уже светает, как бы не опоздать.

    -  Пахом, вели коней седлать! - встал и Андрей. - Ты с нами поскачешь. Эй, хозяин, гонцу кувшин петерсемены за мой счет. И накормить от пуза.

    Пока князь Друцкий ходил за свитком, холопы успели вывести коней, накрыть потниками, положить на спины седла и затянуть подпруги. На холку каждой легла туго скрученная попона - не май месяц на улице, у коновязи непокрытыми не оставишь. Минут десять - и князья в сопровождении Пахома с места сорвались в галоп, едва не своротив полуоткрытую створку ворот.

    Боярин Тимофей нетерпеливо прохаживался перед стражей у моста - на этот раз без сабли, в клобуке и с большущим крестом на груди. Хмуро глянув на спешившихся родичей, он указал на их пояса:

    -  Оружие оставьте. Эх, не обмолвился я вам налатники заместо шуб надеть. Теперь уж деваться некуда… - Он подождал, пока князья отдадут свои пояса холопу, и повернулся к привратникам: - Они мне надобны.

    И рогатины послушно раздвинулись.

    -  Только и всего, - разочарованно пробормотал Зверев. - Нет, с салютом было бы веселее.

    Разумеется, войти в саму слободу оказалось даже не половиной - одной десятой дела. За крепостными стенами и так жило, работало и служило много тысяч человек. Но мало кого из них допускали в царские палаты, и уж вовсе считанные единицы - до самого правителя.

    Сразу за воротами, огороженные частоколом и щедро засыпанные соломой, улицы расходились двумя лучами. Слева возвышались звонницы и соборы, справа - виднелись массивные бревенчатые стены с узкими бойницами. Возможно - арсенал и казармы гарнизона. Что пряталось между «проспектами», так и осталось тайной. Никаких строений над частоколом не поднималось, не доносились ни звуки строительства, ни мычание скота, ни ржание лошадей - ни малейших признаков жизни.

    Опричник свернул на правый «луч», ускорил шаг. Примерно через двести метров, миновав трое ворот, они оказались перед ступенями крыльца, ведущего не в дом, а на крытую галерею, что шла по верху прочной стены, разгораживающей слободу примерно надвое. Стена уходила влево почти до самой реки, но с крепостными укреплениями, похоже, не смыкалась. Во всяком случае, с крыльца стыка было не разглядеть. Зато справа уже в двух шагах галерея заканчивалась высокими, в полтора роста, двустворчатыми дверьми, защищенными от бесов иконой «Троеручница» в серебряном окладе.

    Скинув шапки, перекрестившись и отвесив Богоматери низкий поклон, служилые люди вошли внутрь, в теплой передней наскоро отряхнули сапоги и шубы и прошли дальше, в монастырь.