Следующий снаряд срезал мачту и скрутил в кольцо трап левого борта, а ещё один «чемодан» сорвал крышу башни главного калибра.

Обе «Императрицы» около часа держались под огнём двух десятков тяжёлых орудий.

Из проломов в их палубах вырывались языки пламени, из пары разбитых башен торчали под разными углами замолчавшие орудия, крылья мостиков были снесены.

Но именно залп из носовых башен «Императрицы Марии» и «Катюши» определил исход боя.

Лишь один из снарядов достиг цели, но он нёс погибель «Айрон Дюку». Пробив броню барбета средней башни главного калибра, раскалённая стальная туша вломилась в перегрузочное отделение. Заряды, упакованные в шёлковые картузы, вспыхнули, огонь протёк в погреб, и чудовищный взрыв вздыбил палубу линкора, одновременно вырывая днище.

В воздух взлетела куча обломков и шлюпок. Крыши орудийных башен подбросило вверх на сто футов, из развороченного корпуса поднялся грибообразный столб чёрного дыма высотой до тысячи футов.

Когда дым рассеялся, «Айрон Дюк» величественно валился на правый борт. Над тонущим линкором взметнулись фонтаны белой пены — воздух, вытесняемый водой из отсеков, вырывался наружу с утробным нептуническим зыком, и «Айрон Дюк» скрылся, под водою…

В валенках и в меховых штанах, в дохе и в рукавицах, замотав лицо шарфом до самых очков-консервов, Степан Котов всё равно отчаянно мёрз.

Кабина «Ньюпора-IV» была открыта всем ветрам, а за бортом — декабрь.

Впрочем, Котов не обижался на конструкторов. Ему даже в голову не приходило, что пилота может укрыть прозрачное остекление, как на «Муромцах».

«Ньюпоры» он любил — это были первые аэропланы, на которых он начал летать.

А уж за счастье полёта можно многое простить, даже холод. Ничего…

«Четвёрка» за три часа больше трёхсот вёрст одолевает, а ближе к Ростову потеплеть должно… Юг всё-таки.

«Ньюпор-IV» пилоты прозвали «Ньюпором с ложкой» — из-за характерной противокапотажной лыжи, весьма схожей с известным столовым прибором.

Авиаторам, начинавшим летать на всяких «блерио» и «фарманах» и пересаживавшимся на «ньюпоры», приходилось учиться заново.

В отличие от всех прочих аэропланов, у которых педали были связаны с рулём поворота, на «Ньюпорах» ими выполняли гоширование, то бишь перекашивание крыльев, чем проделывали управление по крену.

Отклонение же руля поворота и руля высоты — при помощи ручки управления.

Да, пришлось ему намучиться, когда пробовал взлететь на «моране»!

А там всё по-другому, так что сперва, дабы не гробануться, по аэродрому катался, одними рулёжками занимаясь. Ничего, привык.

Котов глянул вниз. Река большая! Должно быть, Дон.

Тогда Ростов — вон там. Близко совсем!

«Ньюпор», натужно ревя мотором, развернулся и полетел вдоль реки. Вскоре завиднелись предместья.

Где-то тут у белых аэродром… Да вот же он!

Словно буквочки «Т» выстроились в ряд — это «Ильюшки» стоят. «Муромцы».

А всякая мелочь пузатая, вроде «вуазенов» или «анатр», по ангарам заныкана.

Степан пошёл на посадку.

Поле приближалось, клонясь то в одну сторону, то в другую. Поднялось будто, ударило под колёса.

«Ньюпор» чуток подскочил, вызывая у Котова гримаску неудовольствия, и покатился.

Наперерез аэроплану уже бежали трое офицеров в лётной форме.

Неуклюжий в своей дохе, Степан перевалился за борт и чуть не упал в укатанный снег. Подобрался, сосредоточился.

В Москве он долго готовил себя к этой вот встрече с врагом, по-разному её рисуя.