|
Он был полицейским инспектором и о своей работе рассказывал коротко, как рассказывал бы о своей отец, и с той же скрытой гордостью. Три года спустя его убили, это было еще до того, как я оказался в здании на набережной Орфевр, которое приобрело в моих глазах особое значение. Это случилось в стычке возле Итальянских ворот. Пуля, предназначенная другому, попала Жакмену в грудь. Его фотография в черной рамке и сейчас висит среди других, под которыми написано: "Погиб при исполнении служебного долга". Говорил он мало, больше слушал. Но это не помешало мне часов в одиннадцать вечера спросить его дрожащим от нетерпения голосом: - Вы действительно думаете, что это возможно? - Я дам вам ответ завтра вечером. Конечно, не было и речи о том, чтобы сразу поступить в Сюрте. Тогда еще не настало время дипломов и каждый начинал свою карьеру рядовым. Я мечтал об одном: быть зачисленным на любую работу в любой полицейский комиссариат Парижа, чтобы самому открыть мир, в который инспектор Жакмен дал мне лишь заглянуть. Когда мы расставались на площадке нашей гостиницы, - впоследствии дом этот снесли, - он неожиданно спросил меня: - Вам, наверное, не захочется носить форму? Сознаюсь, его вопрос и впрямь застал меня врасплох, я не сразу решился ответить, а он, разумеется, заметил мои колебания и вряд ли обрадовался. - Нет, почему же... - произнес я очень тихо. Я действительно носил форму, но недолго, месяцев семь-восемь. Я был длинноногим, очень худым и подвижным, чему сейчас трудно поверить, поэтому мне выдали велосипед и поручили развозить бумаги по разным учреждениям, чтобы я поскорее узнал Париж. Писал ли об этом Сименон? Не помню. Несколько месяцев пробирался я на велосипеде между фиакрами и двухэтажными омнибусами, запряженными в ту пору лошадьми и наводившими на меня ужас, в особенности когда они мчались вниз по Монмартру. Полицейские чиновники носили тогда сюртуки и цилиндры, а в определенном звании - и визитки. Рядовые же полицейские большей частью были людьми немолодыми, нередко выпивали у стойки с извозчиками, и их красные носы служили мишенью для безжалостных насмешек куплетистов. Я не был женат. Ухаживать за девушками я стеснялся из-за формы и твердо решил, что моя настоящая жизнь начнется с того дня, когда я поднимусь по главной лестнице здания на набережной Орфевр полицейским инспектором, а не рассыльным, нагруженным ворохом бумаг. Когда я признался моему соседу по площадке в столь честолюбивых замыслах, он не улыбнулся, а задумчиво посмотрел на меня и сказал: "Почему бы и нет?" Я не знал, что вскоре мне предстояло его хоронить. Видно, мое умение предсказывать человеческие судьбы оставляло желать лучшего. Глава 4 В КОТОРОЙ Я ПОЕДАЮ ПТИФУРЫ АНСЕЛЬМА И ЖЕРАЛЬДИНЫ НА ГЛАЗАХ И ПОД НОСОМ У ДОРОЖНОГО ВЕДОМСТВА Задумывались ли когда-нибудь мой отец и дед над тем, что им могла выпасть иная участь? Стремились ли к чему-то другому? Завидовали тем, кого постигла иная судьба? Странно: я столько лет прожил с этими людьми и не знаю о них того, что кажется сегодня главным. Когда я думаю об этом, у меня такое чувство, будто я стою на границе двух миров, совершенно чуждых друг другу. Не так давно мы с Сименоном говорили на эту тему в моей квартире на бульваре Ришар-Ленуар. |
