На улице долго прикуривал – дрожали руки, пульсировало в висках.

– В тюрьму! – бросил он водителю.

Откинувшись на сиденье, вместо того, чтобы еще раз проработать тактику предстоящего допроса, Петр стал анализировать начальственные взаимоотношения, чего никогда раньше не делал. Как только доходил до Балюцкого, перед глазами вставала его рожа с бородкой‑соплей и идиотскими усами, и сколько ни пытался отбросить личную неприязнь, прекрасно понимая, что она плохой советчик, так и не смог этого сделать. Никакого списка запросов они, конечно, не представили, хотя о том, что сделать это рано или поздно придется, не могли не знать. Уверенная наглость, с которой говорили с Петром в Комиссии, не просто раздражала – настораживала: не иначе, как за этим стоял кто‑то поважнее, угадывалось негласное сановное наставление: если и не мешать, то, по крайней мере, тянуть резину. В другое время и при других обстоятельствах можно было встать на дыбы, истребовать соответствующую санкцию да копнуть этого Балюцкого как следует. Но улик против него – ноль, наличие запроса Филонова было фактом недоказанным, теперь только и оставалось, что ждать нападок со стороны прессы – уж они‑то постараются!

Все догадки «по поводу» были доводом шатким, а всплеск эмоций – не чем иным, как приближением к критической точке усталости.

В помещении следственной тюрьмы, предназначенной для допросов, его уже ждал Каменев. Опер тоже был на исходе, рвался поскорее покончить со всем да уйти в отпуск («Пожизненный», – уверял он в очередной раз). Их давешний спор о целях и средствах едва не закончился ссорой. «Что ты как пацан, ей‑богу, – урезонивал его Петр, – да не можем мы бандитские методы на вооружение брать, неужели тебе нужно азбучные истины растолковывать, Саня?» – «Не можем! – бегал по кабинету Каменев. – Не можем! Мы – не можем!.. А они – могут! Любые методы, а то и просто без оных! Облить ребенка бензином и поджечь. Беременной брюхо бритвой вспороть. На глазах детей отца бензопилой распилить!.. А я ему обязан «вы» говорить на допросе, и не то что дать по морде – плюнуть в нее не могу, понимаешь?! Нет, не понимаешь, холуй правосудия, почему мы их никогда не искореним!.. Да у них чуть что – и пулю в лоб, а в лучшем случае – электропровод в жопу! А у нас – питание в камерах, вежливое обращение и полный набор красных дат, по которым бывают амнистии. Они же мечтают к нам попасть!.. Все!..» Песню эту от Каменева Петр слышал неоднократно, пора было и привыкнуть. Но вчера не выдержал, сорвался, наорал на опера, а сегодня вот в самого отрикошетило…

Вошел арестованный – наглядная иллюстрация к каменев‑скому монологу, – с нагловатой усмешечкой, прикусив зубами спичку, будто не прокурор в прошлом, а матерый «угол».

– Садитесь, Отаров!

Тот вызывающе медленно опустился на привинченный к полу табурет.

– Формальности опустим, – резко начал Петр. – Спичечка во рту отвечать на вопросы не помешает?

Отаров усмехнулся. Передвинул спичку в уголок рта:

– Поможет.

– Что ж, тогда приступим. Рукав рубашки расстегните и поднимите выше локтя.

Замер. Заморгал.

– Я жду, Отаров.

Каменев глянул на следователя с уважением: «Внял, дескать, моим словам».

– Правый рукав!

Отаров расстегнул пуговицу, неторопливо закатал рукав:

– Никак инъекцию собираетесь делать, гражданин следователь?

– А вы своим подопечным делали инъекции перед тем, как проводить на них эксперименты? – поинтересовался Петр.

– Каким еще… подопечным? – насторожился Отаров, хотя мазу удержал.