Далеко внизу уркманы завывали, как волчья стая, но северянин не обратил на это внимания, полностью занятый спуском вниз по склону скалы. Он споткнулся несколько раз и чуть не упал, а в какой-то момент поскользнулся и начал сползать вниз, скатываться вниз по склону, пока его лук не зацепился за выступ, а Конан удержался, повиснув на его тетиве.
Сквозь красный туман он увидел, как Вормонд выходит из укрытия, держа меч, вероятно найденный в пещере. Конану стало не по себе от того, что туранец мог подняться вверх и убить его, беспомощно висевшего на скале. Северянин оттолкнулся изо всех сил от скалы и яростно дернул, срывая тетиву. Киммериец полетел вниз, как камень, ударился о склон и, наконец, хватаясь за камни и выступы, остановился примерно в десяти футах от обрыва. Катившиеся за ним камни перелетели через его край и исчезли.
Падение вырвало Конана из его ступора. Вормонд был всего в семи футах от него, когда варвар вскочил, поднимая меч. Туранец выглядел таким же диким и взбешенным, как и Конан, а в его глазах блестела искра безумия.
— Сталь на сталь, Конан! — прохрипел он. — Посмотрим, такой ли ты воин, как все говорят!
Вормонд подбежал и Конан столкнулся с ним, несмотря на истощение, пылая ненавистью и гневом. Они сражались, двигаясь взад и вперед вдоль края обрыва.
Иногда не более одного шага отделяло их от вечности. Звон мечей разбудил орлов, которые, летая, стали истерично клекотать.
Вормонд бился как сумасшедший, используя все приемы, которые он изучил в родном Туране. Конан же боролся так, как научили его беспощадные стычки в этих диких горах, равнинах и пустыни. Он сражался, как атлант, а ненависть и жажда мести умножали его силу.
Стуча своим лезвие, как кузнец молотком по наковальне, Конан теснил ошеломленного туранца, пока тот не остановился прямо на краю обрыва.
— Свинья! — выдохнул Вормонд с остатками сил, и, плюнув в лицо противника, нанес ужасный удар мечом.
— Это тебе за Унгарфа! — взревел Конан и его меч, пролетев мимо лезвия Вормонда, поразил цель.
Туранец склонился над краем, с лицом, залитым кровью, и молча, упал вниз.
Конан сел на камне, внезапно осознав, что он весь дрожит. Северянин сидел неподвижно, со страшным лезвием, лежащим на коленях, подперев голову руками и без единой мысли, пока доносящиеся снизу крики, не привели его в сознание.
— Эй, Конан! Человек с разрубленной головой упал прямо рядом с нами вниз! С тобой все в порядке? Мы ожидаем твоих приказов!
Киммериец поднял голову и посмотрел на солнце, которое поднималась над восточными пиками, заливая снег на вершине горы Эрлика пурпурным пламенем.
Он отдал бы все золото готхэнских жрецов за то, чтобы иметь возможность прилечь и поспать хотя бы час. Носить на неверных и дрожащих от напряжения ногах свой собственный вес, казалось, казалось ему трудом превыше всех его сил.
Но задача еще не была выполнена до конца; пока они оставались на этой стороне прохода ему не суждено поспать.
Собрав остатки сил, варвар крикнул в сторону всадников:
— По коням, сукины дети! Поезжайте по тропе, а я буду следовать вдоль обрыва. Я вижу место за следующим поворотом, где я мог бы спуститься вниз на дорогу. Возьмите Клонтара, он будет свободен, но не сейчас.
— Скорее, Конан! — добежал до него серебристый голосок Ясмины. — До Вендии далеко, и много еще гор лежит на нашем пути!
Конан засмеялся и вложил меч в ножны. Его смех прозвучал устрашающе, как рев зверя. Внизу уркманы уже выбрались на дорогу и запели однообразную, сложенную в его честь песню.
Называлась она «Повелитель Меча», и повествовала о человеке, который шел, шатаясь высоко над ними, вдоль обрыва, с лицом, что было подобно ухмыляющемуся черепу, оставляя при каждом шаге пятна крови на скале. |