Девушка посмотрела на Анну Михайловну, вовсе не торопящуюся на кухню.

– Вы, должно быть, сердитесь на меня, – прошептала она, желая внести ясность в отношения.

Бутурлина приподняла брови.

– Сердиться? На что?

– На… на… – как не старалась Настя, говорить с чужим человеком о случившемся между ней и Беловым было выше ее сил.

Анна Михайловна улыбнулась, прекрасно понимая все сомнения.

– Я не сержусь, – мягко сказала ведьма. – Глупо сердиться на то, что изначально предопределено.

– Но вчера вы я обещала… – в сердцах воскликнула Настя. – Я подвела вас, Анна Михайловна! Вы говорили мне, а я…

Раскат грома заглушил слова.

– Глупости! – махнула рукой хозяйка дома. – Уж я-то знаю, как трудно совладать с Силой. Тем более после полного завершения обряда.

– Полного завершения обряда? – переспросила девушка.

Анна Михайловна вздохнула и вновь вернулась на свое место. Расправила юбки, явно решая, с чего начать. Потом взглянула на Настю.

– Весь обряд преображения – это обретение власти. Власти над тем зверем, который у каждого в душе есть. Первая инициация пробуждает этого зверя. И вот тут-то самое главное – сущность человеческую не потерять, чтобы во век зверем не остаться. Страшно это, потому и сделал Яков Брюс так, чтобы преображенцы государю законному подчинялись. А вот вторая инициация страшнее. Зверю надо пару свою найти, чтобы могла душу из тьмы к свету вывести. А это лишь ведьме природной подвластно. Во волки за ведьму и готовы горло друг другу перегрызть.

Вспомнив волчьи тела, лежащие на поляне, Настя невольно вздрогнула.

– И что, они всегда так сражаются? – прошептала девушка.

– Сражаться не сражаются, да только преображенцу в испытании умереть приходится, чтобы ведьма могла душу человеческую вывести, да зверя усмирить. Обряд жестокий, и не все к нему оказываются готовы…

– А если ведьме не под силу будет душу вернуть? – девушка смотрела на наставницу широко распахнутыми глазами.

– Тогда человек погибнет. Да и зверь долго не проживет.

После этих слов в комнате стало очень тихо. Не было слышно даже шума дождя.

– Так что, Настенька и в голову не бери. Что у вас с Гришей случилось – воля Божья. Пара ты его изначально была. А все остальное – так, наносное оно, – Бутурлина подошла к окнам, распахнула ставни. – А вот и гроза прошла!

– И правда прошла… – эхом отозвалась девушка, бросая взгляд в окно.

Деревья, все еще влажные от дождевых капель радугой переливались на солнце. Вместе с грозой ушла и тревога. Во всяком случае, теперь Настя не опасалась гнева хозяйки дома и на душе стало легче.

Правда, оставались еще родители Белова, да и сам Платон Збышев. Настя до сих пор не знала, как папенька отнесется к столь скоропалительному замужеству единственной дочери, полюбит ли зятя так, как любила его сама Настя. Скорее всего, любить не будет, но и презирать не станет…

Дойдя до этих мыслей, девушка вздрогнула и слегка ошеломленно моргнула. Затем скосила глаза на Анну Михайловну, все еще стоящую у окна. Ведьма внимательно осматривала сад на предмет ущерба, нанесенного грозой, и не заметила смятения своей гостьи.

Настя отошла вглубь комнаты, пытаясь совладать с чувствами. Самым понятным из них была растерянность. Девушка просто не ожидал, что действительно сможет полюбить навязанного насильно жениха. Тем не менее это случилось.

И теперь Настасья просто не знала, что же ей делать. К тому же сам Григорий ни разу не признавался в любви, и даже вчерашняя ночь могла значить для преображенца слишком мало, памятуя его прежние амурные дела.