– Я государыне на верность не для того присягал, чтобы по прихоти родительской клятву рушить!

– Ах ты щенок! – прогремел Петр Григорьевич, делая шаг к сыну и замахиваясь.

– Перестаньте! – воскликнула Настя. – Он же ранен! И ехать Григорию никуда нельзя!

Две пары глаз с неприязнью взглянули на девушку. Анна Михайловна натянуто улыбнулась:

– Невежливо получилось, мы все говорим, а тут… Позвольте представить вам Анастасию Збышеву. Настенька, перед тобой – родители твоего жениха. С Евдокией Андреевной ты уже знакома. А вот Петра Григорьевича, полагаю, видишь впервые.

При слове «жених» чета Беловых помрачнели еще больше. Под их тяжелыми взглядами Настя присела в реверансе и тут же выпрямилась, стараясь казаться спокойной.

Евдокия Андреевна вновь с всхлипами уткнулась в платок, а вот Петр Григорьевич внимательно рассматривал нежеланную невесту сына, точно экспонат, выставленный для всеобщего обозрения.

Григорий дернулся стать рядом, но Анна Михайловна сделала знак, останавливая преображенца. Взгляд Петра Григорьевича становился все более неприязненным.

– Збышева, значит, – процедил мужчина, сквозь зубы. – Невеста… Без роду, без племени… Государыня не могла придумать более нелепой шутки.

– Это не шутка, – голос Григория звучал предостерегающе.

Отец смерил его неприязненным взглядом.

– Молчи уж! Доигрался… набегался по фрейлинским комнатам! Тебе Трубецкую сватали… Долгорукую… а ты…

– Гриша, молю, одумайся, – вмешалась Евдокия Андреевна. – Ты же девкой своей отца позоришь!

– Извольте выбирать выражения, когда говорите о моей невесте, – Белов все-таки шагнул вперед и загородил собой Настю, защищая её от родителей.

– А что выбирать? Для таких как она выражения одни! – фыркнул Петр Григорьевич.

– Да неужели? – прошипел Григорий, окончательно разозлившись.

Черты его лица начали меняться, сквозь них проступала оскаленная морда зверя.

– Гриша! – Настя схватила жениха за руку, пытаясь удержать. – Это же твой отец!

Волк клацнул зубами, вновь уступая место человеку. Петр Григорьевич мрачно посмотрел на наследника.

– Гришка, не балуй! – процедил старший Белов. – Ты меня знаешь! Посему лучше собирайся, да оденься приличнее, нечего рубахой точно в бане сверкать!

Преображенец скривился.

– Я же сказал, что никуда не поеду, – весомо произнес он. – Я вам, батюшка, не дитя малое, решения мои окончательные! И не смейте более челобитные государыне носить! Без толку они!

Два взгляда схлестнулись. Григорий сдерживался как мог. Волк внутри вновь бесновался, желая сражаться и доказать свое превосходство перед старым вожаком. Петр Григорьевич отвел взгляд первым.

– Ежели желаешь, то будь по-твоему, – холодно сказал он и мрачно добавил. – Живи, как хочешь. Только с этой минуты ты перестанешь быть моим сыном.

Евдокия Андреевна ахнула, запричитала и вновь уткнулась в свой кружевной платок., всхлипывая больше прежнего.

Преображенец молчал, лишь играющие на щеках желваки выдавали его волнение. Ссора вдруг показалась глупой, надуманной, но отступать было поздно, потому Григорий лишь стоял и мрачно смотрел на отца.

Так и не дождавшись ответа, тот резко повернулся и вышел из комнаты, предоставив жене действовать на свое усмотрение.

– Гриша, – Евдокия Андреевна вновь подошла к сыну, – Христом Богом молю, одумайся, пойди, повинись отцу! Он простит…

– Он простит, я не прощу, – отозвался преображенец.

Он решительно отстранился от матери и отошел к разбитому окну.